ОСТРОВ СВОБОДЫ… В ТЕАТРЕ НА ТАГАНКЕ

Вступление

московские подруги-театралки.

Театр на ТаганкеВ начале 80-х, когда жизнь по двойным стандартам, двойной морали, двойной вере уже многими начинала восприниматься как театр абсурда, было в Москве одно место, которое стало своего рода островом свободы, средоточием нонконформистов и нонконформистских идей, а сама жизнь там ощущалась как настоящая, лишённая лжи и фальши. Это Театр на Таганке. Творческий коллектив, вокруг которого собирался весь цвет советской интеллигенции: лирические физики и физические лирики, писатели, художники, композиторы, поэты, театральные критики.

Текст статьи

Театр на Таганке«Никого из этих мальчиков нет теперь на белом свете… А некоторые, хотя и живут, давно превратились в других людей…» — так начинается роман Юрия Трифонова «Дом на набережной». Мы — есть, но, возможно, тоже не узнали бы себя, тогдашних, если бы каким-то чудом нам удалось встретиться.
О Театре на Таганке будет ещё много написано воспоминаний, критических статей, научных трудов. Мы же попытались выразить своё отношение к театру и происходящим вокруг него событиям, своё восприятие тех лет.
И нас хотя расстрелы не косили,
Но жили мы поднять, не смея глаз, –
Мы тоже дети страшных лет России,
Безвременье вливало водку в нас.
В. Высоцкий

И все-таки это была великая эпоха — эпоха взлётов и падений, надежд и разочарований жителей государства советского, в котором нам посчастливилось родиться. Уже никто не выходил по площадь с протестом против политики государства, как в приснопамятном 1968 году, когда горстка людей открыто выступила против ввода советских войск в Чехословакию. Советскому человеку начала 80-х ближе был не бунтарский образ, а ставший хрестоматийным анекдот о том, как мужчину, разбрасывающего листовки на Красной площади, забирает милиция, в качестве вещественного доказательства прихватив сами листовки. На удивлённый вопрос представителей власти, почему листы чистые, мужчина отвечает: «А чего писать? И так все ясно». Да, на площадь уже не выходили, но мысли «здорового миллиона» можно было услышать в Театре драмы и комедии на Таганке, остававшемся одним из немногих островов свободы в застойном океане.
Представляется, если бы этот театр говорил о себе, он бы воспроизвёл строки Владимира Высоцкого из «Песни певца у микрофона»:
Сквозь меня многократно просеясь,
чистый звук в Ваши души летел.
Вот он тот, на кого я надеюсь,
для кого я все муки стерпел…
Чем же отличался Театр на Таганке от других? Можно сказать — всем! Совершенно иные декорации и манера актёрской игры. Это был демократический театр улиц и площадей, несмотря на всю серьёзность репертуара. Актёры во время представления вели диалог со зрителями, создавалось удивительное ощущение сопричастности, вовлеченности в события на сцене. Даже классика давно минувших дней начинала звучать удивительно современно. В театре играло буквально все — свет, декорации, музыка. Это было ново, непривычно, но удивительно близко.
Вокруг театра собирались люди, которых кто-то, цитируя «Доброго человека из Сезуана», в шутку назвал «подонками квартала», люди, жаждущие «глотка свободы». Встречались, обменивались новостями из свободного и не очень свободного мира, книгами, «самиздатом», переписывали друг у друга магнитофонные записи. Перепечатывали на пишущих машинках стихи и прозу запрещённых и полузапрещённых авторов (причём использовали папиросную бумагу — на ней можно было напечатать наибольшее количество экземпляров под копирку), иногда ухитрялись делать ксерокопии во всевозможных НИИ. Некоторые произведения даже снимались на черно-белую плёнку.
И, конечно, все старались попасть на спектакли Театра на Таганке. Как совершенно справедливо заметил Евгений Киселёв в своём фильме «Таганка с мастером и без», достать вожделенный билет в театр могли только «особы приближенные» — надежды купить их в театральных кассах почти не было.
Таганка, девочка пижонка, дрянь,
Ты что наделала, ты только глянь!
О, апокалипсис всея Москвы.
Толпа, оскалившись, крушит замки.
Даёшь билетики! — а им в ответ:
Билетов нетути — физкульт-привет!
Леонид Филатов, 1985 год - Так задорно звучали строки одной из театральных пародий Леонида Филатова, замечательно характеризующей ажиотаж с билетами. Впоследствии он напишет на программке последнего спектакля «Дом на набережной»: будьте счастливы, вспоминайте Таганку! Так задорно звучали строки одной из театральных пародий Леонида Филатова, замечательно характеризующей ажиотаж с билетами. Впоследствии он напишет на программке последнего спектакля «Дом на набережной»: будьте счастливы, вспоминайте Таганку! Но это, к счастью, позже. А сейчас «подонки квартала» тоже хотят в театр и для этого у них существует свой внушительный арсенал методов. Наиболее распространённый и непродуктивный — метаться перед спектаклем по театральной площади и пытаться «стрельнуть» вожделенный билет. Иногда можно было прорваться без очереди к театральной кассе за «двумя билетами в одни руки» из остатков от брони. Порой на предварительной продаже студенты и примкнувшие к ним теснили очередь по спискам, что на местном жаргоне называлось «ломом».
У служебного входа в театр можно было попросить контрамарку у идущих на спектакли актёров. Причём публика твёрдо знала, к кому стоит подходить с такой просьбой, а к кому лучше не обращаться. И, наконец, последний, самый надёжный и независимый — «гусарский» способ проникновения в театр — через крышу. Достаточно было обладать небольшой физической подготовкой и огромным желанием попасть на Таганку. Удивительно, но никто не получил ни одной серьёзной травмы — ведь это были «наши горы». Верхнюю одежду оставляли на колосниках, а после спектакля возвращались за ней, выходя иногда тем же путём.
Но мало было проникнуть в помещения театра, надо было ещё дойти до зрительного зала, избежав встречи с представителями администрации. Обычно это удавалось, иногда те делали вид, что не замечают лазутчиков, но бывало и по-иному. Если им удавалось изловить безбилетника, то вызывали милицию и сдавали жертву в ближайшее отделение, попутно зачитывая нарушителю его обязанности: «Проникновение в служебное помещение без ведома на то администрации карается законом». Интересная черта советского человека того времени — дружинники, вылавливавшие безбилетников, делали это за право посещать спектакли. Воистину, Россия — страна парадоксов.
Поколение обречённых.
Как недавно и ох, как давно
Мы любили смешливых девчонок,
На «протырку» ходили в кино.
Мы, конечно, не «поколение обречённых» — мы не прошли ужасы такой войны, о которой писал Александр Галич, но почему-то при воспоминании о тех временах приходят на ум именно эти строки. А в начале 80-х мы ещё были радостны, беззаботны, с удовольствием ходили на Таганку, пересмотрев там по несколько раз все спектакли репертуара, ещё не ощущали в полной мере той угрозы, которая нависла над театром. Между тем в воздухе уже витал запах беды.
Театр переживал нелёгкие времена (да и когда они у него были — лёгкие?) Ушёл из жизни Владимир Высоцкий, имя которого неразрывно связано с Таганкой. Коллективу театра запрещали ставить спектакль его памяти. Нет, не то, чтобы запрещали совсем, а выдавали издевательские рекомендации по «доработке», после которой из 70 страниц поэтического текста оставалось только 7. И все-таки театр жил, творил, боролся.
Юрий ЛюбимовНа художественном совете в октябре 81-го, на котором помимо представителей театра присутствовали Фазиль Искандер, Борис Можаев, Фёдор Абрамов, Юрий Карякин, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Сергей Параджанов, Родион Щедрин, Альфред Шнитке, Михаил Швейцер и многие другие представители творческой и научной интеллигенции, Юрий Любимов говорил: «Я не считаю возможным существование этого театра и себя в нем без этого спектакля. Это значит — эпилог, и я хочу, чтобы это было записано, потому что мы пошлём это товарищам самым высоким… Есть товарищи, которые вместо того, чтобы служить своему народу, пытаются приклеить ярлыки антисоветчиков как раз тем, кто своему народу служит — мне, Можаеву и, в какой-то мере, Высоцкому».
Просмотр спектакля был официально запрещён Главным управлением культуры Мосгорисполкома (ГУКом). Директор театра и главный режиссёр получили два персональных выговора за самоуправство. Тогда Юрий Петрович взял на себя ответственность за просмотр спектакля персонально: «Сказал, что будет, и все!.. Но вы сами понимаете, что меня не может не интересовать, будет театр или его не будет, буду я в нем работать или нет. Я бы лицемерил, если бы сказал, что легко покину эти стены и уйду. Но я твёрдо решил для себя: если этого спектакля не будет, я не считаю возможным прийти в театр и начать репетиции другого спектакля… Поверьте, это не поза. Я действительно не могу придти и репетировать даже Шекспира».
Стенограмма заседания худсовета была отпечатана и передана вершителям судеб в ГУК. Вскоре оттуда последовали очередные указания: «Проведение публичных репетиций, дискуссий, обсуждения этих репетиций, приглашения на них представителей прессы, кинематографа, радио и телевидения не рекомендовано до утверждения литературного материала спектакля, о чем главк неоднократно предупреждал руководство театра со ссылкой на соответствующие законодательные документы».
Непонятно, что руководило нашими чиновниками от культуры — то ли необходимость соблюдать правила игры, навязанные государственной машиной, то ли не давали покоя лавры Герострата. И ведь действительно: «Мы поимённо вспомним тех, кто поднял руку», как писал Александр Галич о единодушном исключении Бориса Пастернака из Союза писателей СССР.
Хождения по мукам главного режиссёра и его театра продолжались. Чиновничьи игры со спектаклем порой доходили до полного абсурда и «все больше походили на бесчинства» (В. Высоцкий). То ГУК предлагает заменить песню «Однажды в нашей комплексной бригаде…» на «Что случилось в Африке», так как «тоже про животных и не надо порочить комплексные бригады», то требует сократить песню «Охота на волков» со слов «Рвусь из сил, из всех сухожилий» до конца и композиционно перенести в другое место. Любимов недоумевает — ведь «Охота на волков» начинается именно с этой строки. И что нужно сделать, чтобы удовлетворить взыскательных чиновников — сначала сократить песню, а потом композиционно перенести в другое место или наоборот? Где ещё, в какой стране мира переписка театра с чиновниками от культуры может ходить в «самиздате»!
Необъявленные спектакли памяти Владимира Высоцкого игрались вопреки всему в дни рождения и смерти поэта. На них не было билетов. Площадь перед театром заранее окружало милицейское оцепление и другие представители законной власти, бывали наряды и конной милиции. Перегораживались выходы из метро «Таганская-кольцевая». Театральные помещения обыскивались, поэтому пробраться в театр накануне и дождаться начала спектакля было невозможно. Редким одиночкам удавалось прорвать оцепление, добежать до стен театра, чтобы вскарабкаться прямо по отвесным стенам… Так и жили граждане самой свободной в мире страны.
Все попытки творческой интеллигенции отстоять право театра играть спектакль памяти Высоцкого, обращения в самые высокие инстанции не увенчались успехом. Когда же коллективом была подготовлена премьера «Бориса Годунова», чиновники от культуры не пропустили и классику. Создавалось впечатление, что будет запрещён любой спектакль только потому, что его поставил Юрий Любимов. Параллельно шли репетиции «Театрального романа» Михаила Булгакова, но надежды, что он увидит свет, тоже не было. А в околотеатральных московских кругах муссировались слухи о том, что Любимов как режиссёр исчерпал себя — столько времени и ни одной премьеры.
Театр во главе с Юрием Любимовым ещё успел отметил своё девятнадцатилетие. Как всегда, давали «Доброго человека из Сезуана» — спектакль, с которого и началась Таганка. На юбилее у всех было приподнятое настроение. Актёры с удовольствием после спектакля расписывались на программках, поздравляя зрителей «с днём нашего рождения». Как хотелось тогда верить, что все ещё впереди. Но целенаправленная травля режиссёра и его театра продолжалась.
Я никогда не верил в миражи,
В грядущий рай не ладил чемодана, –
Учителей сожрало море лжи
И выплюнуло возле Магадана.
В. Высоцкий
К счастью, в начале 80-х Учителя оказывались не в Магадане, а в Париже, Лондоне, Милане. Любимов уехал в «командировку» на Запад, а в сентябре 1983 года в лондонской «Таймс» появилась его статья о ситуации в театре. Комментируя её, «вражьи голоса» предположили, что он не собирается возвращаться на Родину.
Главнокомандующим в театре назначили Анатолия Эфроса. С театральных программок и афиш фамилия Юрия Любимова исчезла сразу. Но новому главному режиссёру требовалось время для новых постановок и «любимовский» репертуар театра не могли снять в одночасье.
А потом были последние спектакли. «Товарищ, верь!», «Мастер и Маргарита», «Послушайте!», «Дом на набережной»… На бумаге невозможно передать ощущения, возникавшие на их просмотре. По силе впечатлений последний «Дом на набережной» мог сравниться лишь со спектаклем, который театр играл в день памяти автора этого произведения Юрия Трифонова. В конце последнего сезона многие знакомые фразы из спектаклей приобрели новое звучание. Крик отчаянья, рвавшийся со сцены спектакля «Дом на набережной»: «спасите наши души» был «про нас про всех, какие, к черту, волки…».
11 июля 1984 года по Указу нового генерального секретаря ЦК КПСС тов. Черненко под абсурдным предлогом Юрия Любимова лишили советского гражданства.
Когда я вернусь… послушай, когда я вернусь
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала — в кромешный, ничтожный, раежный,
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь…
А. Галич
Юрий Петрович Любимов вернулся на Родину в 1988 году. И была встреча в Шереметьево-2. И было его возвращение в родной театр… Но это совсем другая история фактически другой страны.

   
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(1 голос, в среднем: 5 из 5)

Материалы на тему