Кто-то из дикторов однажды принёс купленный на рынке прессованный брикет. Все попытки применить его в пищу ни к чему не привели — ни разрезать, ни раскусить его было невозможно. Красивый на вид, он был совершенно несъедобен. Так и валялся этот брикет на подоконнике в третьей студии. Случайно об этом узнал один наш техник. Он заявил дикторам: «Вы не умеете это приготовить. Дайте я попробую, и вы все пальчики оближете».
Текст статьи
Он вымочил и выварил этот брикет, получив студенистую массу. Как повар сам снял первую пробу, но варево имело такой отвратительный вкус, что никто не решился его есть. Вечером у техника обнаружились все признаки отравления, и только чудо, молодость организма, а возможно, и пустой желудок не привели к тяжёлым последствиям. Надо сказать, что в то время у нас никто ничем не болел, кроме дистрофии и цинги. Все довоенные болезни куда-то пропали.
Несмотря на мизерность пайка, военнослужащие РВУ все же были в лучшем положении, чем гражданские работники Радиокомитета, которые получали продовольствие по карточкам служащих, то есть практически ничего, кроме хлеба. Держались на дрожжевом супе и других заменителях. Люди буквально таяли, многие уже не в состоянии были ходить и лежали, не вставая. Каждый день кто-нибудь умирал, и его тело выносили из бомбоубежища. Люди двигались как тени, и все-таки передачи делались каждый день. В ледяных, с инеем на стенах студиях читали дикторы, играли актёры и музыканты.
Корреспонденты «Последних известий», несмотря на голодную слабость, через весь город пешком отправлялись на заводы и фабрики, собирали информацию и, измождённые, возвращались к вечеру в Дом радио.
В это трудное время в Москву вызвали руководителя Радиокомитета Виктора Антоновича Ходоренко. Он пробыл в столице несколько дней. Виктор Антонович не смог привезти нам продовольствия, но где-то в Москве достал таблетки глюкозы — те самые, которые сейчас можно купить в любой аптеке. Он раздал большинству работников Комитета по два тюбика этих таблеток, и они очень помогли людям как лечебное укрепляющее средство. Да и сахар они успешно заменяли.
Декабрь сорок первого года был самым трудным месяцем блокады. Электроэнергию в городе включали на очень короткие отрезки времени. Мы на радио едва успевали подзаряжать аккумуляторы. Сильные морозы и начавшийся голод стали косить людей.
Невский в сугробах. Стоят застывшие, засыпанные снегом троллейбусы, люди бредут закутанные в платки, шарфы, одеяла, видны только одни глаза. От голода и дистрофии опухали ноги, качались и выпадали зубы. Это были первые признаки цинги.
На многих сотрудников Радиокомитета стало страшно смотреть. Они напоминали скелеты, обтянутые кожей, но продолжали работать. Чем мы, военнослужащие, могли им помочь? Взяли на себя большую часть круглосуточных дежурств на вышке Дома радио, освободили женщин от дежурств в аппаратной. На центральном пульте радио устроили свой пост военнослужащие Б.Г. Поздеев, Г.Н. Куликов, В.А. Олендский.
С 15 декабря воздушные налёты прекратились, но артобстрел продолжался. В один из дней декабря меня пригласил к себе В.А. Ходоренко. Воздушных налетов нет, сказал он, с разрешения штаба мы снимаем дежурства на вышке, они только изматывают людей. Есть предложение ввести круглосуточное дежурство тех, у кого здоровье покрепче, с обязанностью каждые два часа обходить весь Дом радио и в случае необходимости принимать нужные меры. Решили, что дежурить по суткам будут четыре человека: В.А. Ходоренко, начальник управления радиодома А.И. Ванов, начальник технического отдела Комитета Н.Н. Свиридов и автор этих строк.
Помню, как в одно из дежурств, совершая ночной обход здания, я вышел на крышу. Было очень холодно. Над головой — совершенно ясное небо, большой диск луны. Лунным светом залит весь будто вымерший город. Чётко видно все: разрушенные дома, пустые улицы с застывшими на них рядами троллейбусов, засыпанные снегом крыши зданий. Громко и монотонно стучит метроном. Радио не умолкало ни днём, ни ночью. Любой ленинградец, проснувшись, по стуку метронома определял положение в городе, районе: медленный ритм — все спокойно, частые удары — тревога или артобстрел.
Подумалось, а что если сейчас налетят фашистские самолёты, начнут бросать зажигательные бомбы, как это было осенью... Как поднять людей? Смогут ли они спастись, потушить пожары? К счастью, налётов не было до 4 апреля 1942 года. Наступление под Москвой заставило гитлеровцев бросить туда всю авиацию, бомбить Ленинград временно перестали.
В один из декабрьских дней у меня в фонической, где я сидел при фонаре, раздался телефонный звонок Н.А. Михайлова: «Пётр Александрович, как вы себя чувствуете?» Удивлённый таким вопросом, отвечаю: «Ничего, вот только опять электроэнергию отключили». — «А вы не могли бы сейчас ко мне прийти? Есть две важные бумаги, надо обсудить». По-военному отвечаю: «Есть, сейчас выхожу».
Мороз в этот день стоял крепчайший, а идти надо было пешком, хотя по мирным понятиям расстояние не очень большое, но тогда для истощённого организма путь был неблизким. Успел пройти немного и скоро почувствовал — ноги в сапогах коченеют, лицо обмерзает, все тело прохватывает колючий ветер.
К Михайлову пришёл заиндевелым как дед мороз. В кабинете у него не жарко. Сели, начали обсуждать дела. Михайлов видит, что я не могу согреться, и вдруг предлагает: «Придётся мне вас из НЗ угостить, вот только закусить нечем — предупреждаю». Достаёт из стола небольшую фляжку и наливает стопку спирта. «Это я на Новый год берегу, — говорит, — но, вижу, вас поддержать надо». Хватил я эту стопку, запил водой и начал согреваться. И дело, конечно, не в стопке, хотя тогда она была большой редкостью, а в отношении людей, помощи и внимании друг к другу, сложившихся в те тяжёлые блокадные дни.
Пробыв всю блокаду в стенах радиодома, являясь ответственным за работу технических средств, хочу особо подчеркнуть, что за все 900 дней блокады радио не умолкало ни на один день, а метроном работал круглые сутки. Случались дни, когда в Дом радио несколько часов, а то и в течение суток не поступала электроэнергия. Но в радиовещательном узле имелась своя большая аккумуляторная, половину которой укрыли в глубоком подвале. Аккумуляторы обеспечивали бесперебойную работу студий и центральной аппаратной, а также аварийное освещение в них.
Да, Дом радио на многие часы погружался в темноту, в редакциях сидели при аккумуляторных фонарях и самодельных коптилках, но студии работали, работали микрофоны, усилители, в студиях на пультах горел фонарь аварийного света. Шли выпуски «Последних известий», передавались сводки Совинформбюро, транслировались передачи из Москвы.
Да, при выключении городской электроэнергии из Дома радио не звучала музыка, грампульты и тонфильм от батарей не работали, но голос Ленинграда не умолкал, все важнейшие сообщения из Москвы передавались в тот же час.
Передачи из Москвы не прекращались. Вот что писал о том времени нарком связи И.Т. Пересыпкин:
«Долгие месяцы Ленинград был фронтовым городом. Каждый ленинградец, в том числе связисты городских предприятий, были настоящими бойцами. Ни на одну минуту не прерывалась связь Ленинграда со страной. Радиостанции сообщали всему Советскому Союзу и всему миру о героической борьбе защитников Ленинграда. В городе регулярно работали телеграф, телефон, почта, узлы радиофикации».
В отдельных кварталах города после ожесточённых бомбёжек и артобстрелов радиосеть выходила из строя и не работала какие-то отрезки времени. Выходила из строя и домовая сеть в отдельных зданиях. Это, вероятно, и дало основание Вере Михайловне Инбер написать стихи о замолчавшем репродукторе — «От раковин отхлынул океан».
Все 900 дней блокады немалая нагрузка лежала на службе оповещения при Ленинградской городской радиотрансляционной сети. Сигналы о налётах вражеской авиации ленинградцы получали точно и своевременно.
Старший инженер сети Борис Васильевич Капралов, который в то время сам нередко стоял за пультом оповещения, рассказывает, что в те дни по заданию ленинградского МПВО были выпущены граммофонные пластинки, на которых были записаны голоса ленинградских дикторов Михаила Меланеда и Давида Беккера, объявлявших воздушную тревогу и отбой, а также сирена-генератор и звук трубы. По команде из штаба ПВО эти пластинки включались по радио в систему оповещения города. Воздушные тревоги иногда продолжались по нескольку часов. Так, например, 15 сентября 1941 года тревога длилась 18 часов 32 минуты. Всего за годы войны и блокады по городу было передано 649 сигналов о налетах вражеской авиации и 3087 сообщений об артиллерийских обстрелах районов нашего города. Большая нагрузка и ответственность легли на небольшой коллектив связистов службы оповещения. И я с чувством гордости и благодарности называю их имена: Т.П. Алексеева, Э.Г. Агроскина, Д.М. Беляев, Е.И. Вардзанис, Н.И. Красавина, И.И. Петерс, П.А. Мамаева.
Много хлопот доставлял нам метроном или, как его потом называли, «символическое сердце города». Его звуки улавливались микрофоном и заглушали все, мешая нам работать и громко разговаривать. Мало что дало заключение метронома и микрофона в специальный ящик с акустической изоляцией. Тогда мы попробовали прикладывать к корпусу метронома стальную иглу головки адаптера, но она оказалась слишком чувствительной, и звук получался искажённым. В конце концов решение было найдено. Его предложил инженер нашей станции Г.Ф. Дорофеев. Мы использовали в качестве микрофона наушники высококачественного головного телефона. Клали их на корпус метронома, и звук шёл в радиосеть, не мешая нам работать.
В трудных условиях суровой блокадной зимы 1941-1942 года, постоянной нехватки электроэнергии, недостатка деталей радиооборудования и радиоламп нам приходилось поддерживать работоспособность нашей станции, через которую осуществлялись трансляции передач Ленинградского радио. Мы, ветераны блокадной радиостанции, хорошо понимали, что значило радио для граждан нашего города и как трудно было поддерживать его работоспособность. Ведь рушились здания, обрывалась радиопроводка, воздушная взрывная волна нередко спутывала провода. И все же обрывы устранялись, аварийные бригады шли в зону обстрела, порой сутками не уходя с поста. Случалось, бомбы и снаряды вновь разрушали радиомагистраль, и снова радисты уходили на свою вахту.
Это был поистине героический труд целой армии связистов города Ленина — монтёров, техников, инженеров, бойцов и офицеров отдельных батальонов связи. Это они ежедневно, ежечасно, не дожидаясь отбоя воздушных тревог, под огнём врага исправляли разрушенные линии. Голодные, обессиленные, на жутком морозе и ветру протягивали они новые фидерные линии, всегда помня о своём священном долге — радио не должно молчать.
Автозвукопередвижка или, как мы её назвали после переоборудования, репортажный автобус Радиокомитета часто выезжала во фронтовые части Действующей армии. Журналисты вели репортажи, записывали выступления отличившихся в боях снайперов, лётчиков, артиллеристов. Запись привозили на радио и переписывали на воск, тондиски и шоринофон (ведь магнитной ленты у нас было всего восемь тысяч метров). В блокадную пору организовывались и трансляции. Их вела специальная группа РВУ.
Артисты музыкальной редакции, которой руководила Н.М. Орлова, постоянно выезжали с концертами в воинские части, госпитали, на торфоразработки, в детские сады. Оттуда эти концерты передавались по проводам. На некоторые трансляции пришлось выезжать и мне. С каким энтузиазмом, радостью и благодарностью принимали бойцы, раненые воины приезд концертных бригад! Их непременными участниками были С. Преображенская, В. Легков, В. Шестакова, И. Нечаев, Н. Селицкий, концертмейстер И. Головнева, П. Курзнер. С блеском выступали они перед зрителями, забыв о голоде, холоде, обессиливающих трудностях блокады. Концерты или непосредственно передавались в эфир, или записывались на воск, а затем воспроизводились по радио.
Для перевозки аппаратуры не всегда удавалось получить автомашину, и нередко техники группы трансляции — Л.И. Коптев, А.К. Страздин и другие — через весь город тащили на себе тяжелые санки с оборудованием.
Девятого декабря Ленинградское радио передало радостную весть: наши войска освободили город Тихвин, а 19 декабря очистили от врага железную дорогу Тихвин — Волхов. По «Дороге жизни», проложенной по льду Ладожского озера, в осаждённый город стали поступать грузы и продовольствие. И к 25 декабря Военный совет Ленинградского фронта принял решение об увеличении нормы выдачи хлеба. Однако до этих времён ещё надо было дожить...
Приказом наркома связи СССР была награждена большая группа ленинградских связистов, но узнали об этом мы позже. Пожелтевший номер газеты «Ленинградская правда» от 18 декабря 1941 года в одну страничку, в ней заметка «Мастера связи»:
«На днях нарком связи Союза ССР тов. Пересыпкин за образцовое выполнение заданий по бесперебойному обеспечению связи, доблесть и самоотверженность наградит группу работников Ленинградского радиотелеграфа эначком «Отличник социалистического соревнования». Среди них: мачтмейстер тов. Бредников, звание «Мастер связи» присвоено тов. Михайлову, начальникам объектов тт. Молеву, Палладину, Ермолаеву, инженерам Поздееву, Б. Михайлову и другим. (ТАСС)».
Среди других значком «Отличник социалистического соревнования Наркомсвязи СССР» был награжден и техник Л.И. Бахвалов.
Кстати, в этой же газете было напечатано, что 18 декабря 1941 года в Театре имени Ленинского комсомола (помещение Малого оперного театра) идёт спектакль «Овод», в Театре имени Ленсовета — «Дама с камелиями», в Театре музыкальной комедии (улица Ракова, 13) — «Холопка».
Кажется невероятным, но в городе работали и многие кинотеатры.
Однако к концу декабря все театры и кинотеатры закрылись, остановилось трамвайное движение. Электростанции перестали подавать энергию. Ее получали только хлебозаводы, важнейшие оборонные объекты, госпитали. 27 декабря было решено организовать стационары для ослабевших жителей Ленинграда. В одном из помещений Дирекции на улице Якубовича был организован стационар для наших связистов. Работники Дирекции: секретарь парторганизации К.В. Соловьева, главный бухгалтер Л.А. Козицина, начальник планового отдела Е.Н. Солоденина и другие — вымыли помещение, подняли на четвёртый этаж кровати и матрацы. Они принимали прибывающих в стационар больных дистрофией, ухаживали за ними. Многие из ухаживающих сами были дистрофиками, но, пока могли ходить, спасали жизнь другим. Тогда это было в порядке вещей, хотя требовалось немало усилий, напряжения физических сил, даже мужества, чтобы делать самые обычные вещи — стирать белье, мыть полы, топить печи, ухаживать за больными, когда сам едва двигаешься, когда все подавляет одно желание — лечь и отдохнуть. Бывало, кто-то несёт на четвёртый этаж дрова для печи, да ещё и подшучивает. Лидия Александровна Козицина до войны была полной женщиной; встретив как-то меня, с улыбкой сказала: «Видите, Пётр Александрович, как я похудела, после войны из каждого своего платья и пальто два сошью. Богатой стану».
Многие наши товарищи только благодаря стационару остались живы, вернулись в строй. Здесь был неплохой уход, применялись сердечно-сосудистые препараты, внутривенное вливание глюкозы.
В самые тяжёлые дни мы старались не впадать в уныние, не роптать, не падать духом. В разговорах слышалось: «После победы я сделаю то-то, буду жить так-то». По вечерам усаживались у топящейся печки и под потрескивание дров возникали тёплые, задушевные беседы, вспоминались мирные дни, с мечтательными улыбками планировали жизнь после войны, говорили: не умели жить, покупали дорогие продукты, ветчину, колбасы, пирожное... А что может быть лучше гречневой или пшённой каши?! Вкусно, сытно, питательно и дёшево. Вот кончится война — полностью перестроим режим питания и свой бюджет... Никого не оставляла вера в победу, и это в то время, когда был захвачен Тихвин, возникла угроза окружения вторым кольцом блокады, не прекращались артиллерийские обстрелы.
Новый, 1942 год мы встречали воодушевлённые первой победой Красной Армии — сокрушительным разгромом немецко-фашистских войск под Москвой. Шли разговоры о готовящемся прорыве блокады войсками 54-й армии генерала И.И. Федюнинского в районе Синявинских болот.
Решили не нарушать вековую традицию и отметить встречу Нового года. Собрали скудный запас продуктов, стол накрыли простыней и устроили праздничный ужин. Со склада в нарушение инструкции принесли хранившиеся в НЗ пол-литра спирта, подкрашенного ещё в мирное время анилиновыми чернилами. Развели его водой, подняли стаканы и выпили за победу, за счастье в Новом году.
Много раз приходилось встречать Новый год и до войны, и после, но такой тёплой, задушевной дружеской встречи в моей жизни не было никогда.
В феврале мы пережили настоящее потрясение — в репортажном автобусе Радиокомитета сгорела электропроводка, система зажигания и распределения. Журналисты оказались без главного своего помощника. Автобус привезли на буксире и поставили на прикол во дворе Дома радио.
Шофёр его, хотя и еле передвигал ноги, все же приступил к восстановлению машины. Электрической частью занялись Н.Н. Свиридов и А.В. Сафронов. Неведомыми путями добыли провод, магнето и начали ремонт. Автобус был приведён в порядок. Группа журналистов и техников стала готовиться к поездке в 54-ю армию. Намечалось провести серию репортажей, посвящённых Дню Красной Армии, записать на плёнку голоса воинов, поздравления их родным к близким, письма с фронта. Экипаж машины составили инженер Н.Н. Свиридова, техник Л.С. Спектор, шофёры. В поездку пригласили и меня.
В Жихареве нас должны были встретить находящиеся там журналисты Ленинградского радио — ответственный секретарь редакции «Последних известий» М. Блюмберг и корреспондент Л. Маграчев. Отопительная система автобуса не работала, и для обогрева поставили в машину «буржуйку», выведя трубу в заднее окно. Элегантный серебристый автобус с торчавшей сзади и отчаянно дымившей трубой выглядел довольно странно, но главное — было тепло.
Собрались выехать утром, чтобы переехать на «Большую землю» через Ладогу ночью, но ряд непредвиденных обстоятельств нас задержал, и отъезд состоялся только под вечер. Когда добрались до станции Ладожское озеро, бензин был на исходе. Ночью пошли добывать горючее. Бензин достали, бак залили, и автобус съехал на лёд «Дороги жизни».
Под утро приехали в Жихарево и сразу же отправились в столовую. Нужно ли говорить, как поразили наше воображение большие куски хлеба на столах и огромные, как нам казалось, порции настоящего супа и второго. Поели так, как давно не ели. Встретившись с Блюмбергом и Маграчевым, поехали в Волхов, где сделали ряд репортажных записей. Рано утром выехали в штаб 54-й армии, расположенный в деревне Гороховец.
В штаб приехали поздно вечером, в темноте нас провели в какую-то комнату со сплошными нарами вдоль стен (оказалось, это общежитие для приезжих офицеров). Только утром продолжили запись.
Мне очень нравились такие качества Моисея Блюмберга, как деловитость, настойчивость и энергия. Это был смелый, находчивый, умный человек, хороший журналист, с отличной деловой хваткой. Блюмберг умел находить общий язык с разными людьми, в общении быстро устанавливался задушевный тон бесед с бойцами.
Записав рассказы бойцов и командиров, поехали на командный пункт к командиру 54-й армии генерал-майору И. И. Федюнинскому. Дорога простреливалась врагом, поэтому добирались с предосторожностями. Иван Иванович Федюнинский встретил нас радушно. В это время намечалась большая операция в районе Синявинских болот и станции Мга. Пока шли бои местного значения. Иван Иванович, занятый подготовкой и руководством действиями армии, перегруженный огромной работой, все же нашёл время для беседы и пригласил нас в свой блиндаж-землянку. Первый вопрос был: «Вы ели? Нет? Давайте мы вас сначала накормим». Только получив подтверждение сопровождающего, что нас хорошо накормили в штабе армии, И.И. Федюнинский приступил к расспросам о жизни блокадного Ленинграда, о настроении осаждённых ленинградцев, организации лечения и питания, о разрушениях, причинённых бомбёжками и артобстрелом. В разговоре чувствовалось глубокое переживание трагического положения в городе.
Нашу беседу Иван Иванович окончил словами: «Вы сейчас отправитесь в часть, встретитесь с бойцами и командирами. Расскажите им побольше о Ленинграде, о том, как голодают дети, страдают все находящиеся в блокаде. Скоро бой, пусть бойцы от вас, живых свидетелей блокады, узнают правду и почувствуют, какая великая миссия предстоит им в битве за Ленинград. Запишите их выступления и передайте по радио ленинградцам, что мы сделаем все, не щадя сил и жизни, для облегчения положения в блокированном городе».
Мы записали выступление И.И. Федюнинского, его поздравление с Днём Красной Армии и обращение к ленинградцам и бойцам Ленинградского фронта.
Находясь на КП, на переднем крае у И.И. Федюнинского, мы впервые наблюдали работу гвардейских миномётов — «катюш», как их любовно называли бойцы. Они скрытно приехали, отстрелялись и сразу же сменили позицию.
Бойцы и командиры 54-й армии в большинстве своём были рослые, крепкие, со здоровым румянцем на лице люди. Одеты очень добротно — в ватных брюках, меховых телогрейках и полушубках. В таком обмундировании никакой мороз не страшен. Увидели мы впервые и врага: в штаб армии привели пленного гитлеровского унтер-офицера. Он подобострастно кланялся, беспрерывно твердил: «Гитлер капут». Быстро же слетел с него внешний лоск и гордый вид «непобедимого завоевателя»!
Пробыв два дня за кольцом блокады, мы собрались возвращаться в Ленинград. Однако было ясно, что наш тихоходный громоздкий автобус не успеет прибыть в Ленинград к Дню Красной Армии, а это означало, что наша поездка окажется безрезультатной. Выручили работники штаба, направляющиеся в Ленинград с делегацией, которая везла подарки трудящимся осаждённого города. Мы перегрузили в штабной автобус магнитофон, плёнки с записями. Этой машиной уехали журналисты и наш оператор Л. С. Спектор. Мы со Свиридовым поехали на репортажном автобусе, поставив себе целью запасти по дороге как можно больше бензина, поскольку в Ленинграде с ним было туго. Бензин решили добыть в Жихареве, то есть перед самой Ладогой.
Под вечер, подъезжая к станции, уже издали, у посёлка Шум, увидели огромное зарево. Въехали в Жихарево — всюду следы бомбёжки. Оказывается, за час до нашего приезда Жихарево подверглось ожесточённой бомбардировке. На железнодорожных путях горели разбитые вагоны, цистерны. Где уж тут найти того, кто мог бы дать разрешение на получение бензина. Наши попытки найти кого-либо оказались напрасными, все были брошены на тушение пожаров и ликвидацию последствий налёта. Перспектива сидеть в Жихареве и ждать нас, естественно, не устраивала. Ехать же без запаса бензина казалось невозможным.
Заметив наши метания в поисках выхода из создавшегося положения, какой-то интендант посоветовал: поезжайте к станции, там на путях — разбитые цистерны, берите, пока весь бензин не вытек на землю.
Подъехали к пожарищу, захватили канистры и ведра. Группа бойцов расцепляла и разгоняла разбитый состав с цистернами. Некоторые из них были пробиты осколками, из отверстий лился бензин. Вокруг пылало разлитое по земле горючее. Бойцы подводили к отверстиям цистерн шланги, гасили бензин на земле песком. Смотрим: в одну из цистерн через верхний люк опущен шланг, и трое бойцов ручной помпой качают бензин в канистры. Подходим, просим: «Ребята, дайте и нам набрать». А вот мы накачаем, говорят, тогда берите, сколько хотите, только осторожнее.
Свиридов качал помпу, я держал и направлял шланг, а шофёр подставлял канистры и ведра. У меня на руках были рукавицы на меху и, держа шланг, я через них чувствовал, какой горячий бензин мы качали. Шланг жёг руки через рукавицы. Набрав все свои ёмкости, отправились к автобусу. Отъехав с полкилометра, услышали страшные звуки, увидели высокие столбы пламени. Это начали взрываться цистерны. Задержись мы минут на десять, и Ленинградское радио не досчиталось бы трёх человек.
Вернулись мы в Ленинград по «Дороге жизни». Её успешная деятельность, как известно, позволила создать в городе некоторые продовольственные запасы, и, как следствие, в январе и феврале в два раза увеличились нормы выдачи хлеба и продуктов.
По «Дороге жизни» доставлялись боеприпасы, продовольствие, по ней эвакуировались ленинградцы. В книге «Ленинград в блокаде» Д.В. Павлов сообщает, что за неполных четыре месяца сорок второго года по зимней дороге эвакуировали 514 069 человек. Выехали многие заводы, институты, театры и отдельные граждане.
Зимой многие ленинградцы прошли лечение в стационаре. Здесь же в апреле были открыты столовые усиленного питания.
С приближением весны город начал оживать. Ленинградцы принялись за очистку города. Работа предстояла немалая, требовалось вывезти весь снег, нечистоты, сколоть толстый лёд на панелях и мостовых. Каждая организация получила свой участок. Работники Радиокомитета тоже стали наводить порядок в Доме радио и на прилегающих к нему улицах.
С начала блокады фактически руководителем Радиокомитета являлся В.А. Ходоренко. Он же был бессменным начальником объекта МПВО, А. Прудникова — комиссаром объекта. Команда МПВО (в неё входили фактически все сотрудники Комитета) подготовила наш дом к обороне, уберегала его во время бомбёжек и артобстрелов, обеспечивала наведение порядка весной и летом сорок второго года.
Авторитет коммунистов В. Ходоренко и А. Прудниковой был очень высок, он утверждался личным примером, партийной принципиальностью и честностью, люди доверяли им.
К сожалению, время стирает в памяти события и имена многих людей, живших и работавших в годы блокады в Доме радио. Отмечая годовщины и даты прорыва или снятия блокады, мы как-то неохотно вспоминаем те дни, эпизоды трудной блокадной поры. В лучшем случае они упоминаются как-то вскользь, нередко забываем пригласить на собрание ветеранов войны.
И здесь я должен сказать о Совете ветеранов наших военизированных батальонов. Совет систематически организует встречи однополчан, не забывает никого, затрачивает много сил и энергии на розыски бывших военнослужащих, переменивших места работы и жительства. Трогательно и задушевно проходят встречи блокадников; дружба с коллективом связистов Дирекции у меня осталась навсегда.
ГОД В БЛОКАДНОМ КОЛЬЦЕ
Несмотря на очень тяжёлые условия фронтовой жизни, в Ленинграде продолжал работать единственный театр — Театр музыкальной комедии. Его спектакли шли в помещении Театра драмы имени Пушкина, начинаясь днём, в три часа. В промёрзшем зале, где не было отопления, каждый раз все места оказывались занятыми. Зрители сидели в шубах, шинелях, шапках и валенках. А на сцене выступали артисты, одетые в лёгкие костюмы. Сколько нужно было иметь любви к своему искусству, к ленинградцам, чтобы выступать в таких условиях! Во всех спектаклях танцевала прима-балерина Н.В. Пельцер. Её исполнение, полное огня, темперамента, грации, вызывало чувство восторга — не верилось, что это возможно в холодном и голодном блокадном городе.
Да, в блокадном городе искусство не умирало. Мы знали, что здесь, в Ленинграде, при свете коптилки композитор Дмитрий Шостакович работает над своей Седьмой, Ленинградской симфонией. Когда большая ее часть уже была написана, больного композитора вывезли на «Большую землю», где она и была окончена. Но музыка, написанная в Ленинграде, вернулась обратно в наш израненный город. Партитуру доставил лётчик, прилетевший в Ленинград на военном самолёте.
По решению комитета партии, политуправления Ленинградского фронта к нам в Радиокомитет с передовых позиций, из окопов и блиндажей прибыли военные музыканты. Им был представлен новый «командир — дирижёр Карл Ильич Элиасберг. Ему и был вручён пакет с партитурой Седьмой симфонии.
Но война есть война. Музыканты, прибывшие с фронта, играть не могли: огрубевшие от огня и мороза руки не слушались. Они нуждались в отдыхе, в восстановлении сил, в продолжительных репетициях.
9 августа 1942 года по трансляции из филармонии на весь мир прозвучало: «Говорит Ленинград. Передаём Седьмую, Ленинградскую симфонию композитора Дмитрия Дмитриевича Шостаковича». Это было похоже на чудо. Ведь фашисты называли Ленинград мёртвым городом, а в нем, оказывается, жило самое святое — в нем жило искусство.
Все 90 минут, пока лились над Ленинградом величественные звуки симфонии, были минутами полного затишья вражеских батарей, и не один воздушный стервятник не прорвался в небо над городом. Артиллеристы, лётчики, танкисты Красной Армии перед началом трансляции буквально подавили гитлеровцев огнём. Это была победа музыки и, можно смело сказать, победа техники. Это был подлинный союз искусства и техники, мужества и творческой воли. Ведь этот концерт могли слушать на коротких волнах во многих странах мира — в Лондоне, например, или даже в странах Латинской Америки. Это стало возможным после того, как была восстановлена станция «РВ-70», оснащённая коротковолновыми передатчиками. Она обеспечила выход в эфир коротковолновых передач, получивших название «Говорит Ленинград». Именно во время одной из таких передач и прозвучала через нашу станцию трансляция из филармонии Седьмой симфонии Шостаковича.
Вот одно короткое, но волнующее воспоминание участника проведения этой трансляции, техника-лейтенанта радиовещательного узла Леонида Ивановича Бахвалова. Он пишет:
«Пожалуй, самым памятным для меня событием был день 9 августа 1942 года, когда по трансляции из филармонии прозвучала Седьмая симфония Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Ещё задолго до этого дня мы с инженером Леонидом Ивановичем Коптевым тщательно проверили микрофоны, усилительную и трансляционную аппаратуру, также соединительные линии на Дом радио. Наши сердца были переполнены чувством большой гордости за то, что именно в нашем городе прозвучала эта героическая симфония. Оркестром дирижировал Карл Ильич Элиасберг, а за нашим трансляционным пультом вдохновенно работал тонмейстер Нил Николаевич Рогов».
Чтобы почувствовать всю значительность и масштабность проведённой работы, перенесёмся мысленно в Большой зал Ленинградской филармонии в памятный день 9 августа 1942 года. Вспоминает об этом дне звукорежиссёр, почётный радист СССР Нил Николаевич Рогов.
«Подготовку к трансляции в эфир Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича из Большого зала филармонии я начал задолго до ее начала, так как понимал, что в конечном счёте именно мне придётся проводить эту трансляцию.
У работающих в нашей группе молодых тонмейстеров Екатерины Протопоповой, Тамары Первовой, Валентины Кривулиной ещё не было достаточного опыта в проведении таких сложных музыкальных записей и трансляций. Для того чтобы такая подготовка прошла хорошо, необходима была полная микрофонная репетиция этого произведения, чтобы, сидя за пультом, найти правильные соотношения звучания отдельных групп инструментов и всего оркестра в целом. Однако такая возможность никак не предоставлялась. Карл Ильич Элиасберг работал с оркестром в разных студиях, репетируя отдельные фрагменты симфонии, поэтому было очень трудно составить общее впечатление обо всем произведении.
Для трансляции из филармонии поначалу был выделен один пульт на два микрофона. Этого было явно недостаточно. И тогда по моей настоятельной просьбе начальник РВУ Пётр Александрович Палладин дал разрешение на установку второго пульта. Помнится, как чётко дежурный техник Валентина Журавлева соединила их в один комплект и подключила к ним четыре микрофона «МЛ-5». Я постарался расставить их так, чтобы они равномерно охватывали все группы оркестра. У меня была ещё последняя надежда, что полная микрофонная репетиция все же состоится 9 августа утром, в день премьеры, и я смогу наконец установить все необходимые звуковые балансы. Но и этой надежде не суждено было сбыться. В 11 часов утра, когда собрался весь оркестр, приехали кинематографисты, отсняли часть репетиции, и на этом до вечера все кончилось. Карл Ильич сберегал силы оркестрантов для концерта. Случилось так, что трансляционный пульт был установлен в коридоре, прямо за занавесом сцены. Сквозь его просветы мне были видны в зале знакомые лица артистов Театра музыкальной комедии, Радиокомитета и других артистов, оставшихся в Ленинграде. Среди слушателей в зале было много военных.
Я очень волновался, понимая, что передача пойдёт в эфир через коротковолновую радиостанцию и её смогут услышать не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира.
Звукорежиссерский пульт находился в непосредственной близости от большого оркестра, который заглушал, естественно, звучание наушников — ими я пользовался для контроля. Пришлось призвать на помощь весь свой опыт и музыкальную интуицию. Передача началась раньше обычного, что-то около 19 часов. Руки привычно легли на регуляторы звука, волнение постепенно улеглось. Наш оркестр играл с большим подъёмом, вдохновенно, и всех нас охватило чувство причастности к огромному событию. Такого воздействия музыки мне больше в жизни ощущать не приходилось. Это была подлинная гармония музыки и жизни, борьбы и победы. Победы добра над злом.
Трансляция этой передачи прошла хорошо. Мы получили много откликов от музыкантов и радиослушателей».
