НЮРНБЕРГ. ТАЙНЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Текст статьи

Продолжение
Молотов приехал 10 ноября. Официально Германия и Россия были ещё добрыми друзьями. Приём советского министра был обставлен с одной стороны военной показной пышностью, с другой — тем несколько грубоватым радушием, которое так характерно для церемоний тоталитарных держав. Сохранилась фотография: Риббентроп весело хохочет, а молотов со своим непроницаемо лукавым лицом протягивает ладони, как будто говорит: «Вот видите, я ничего не взял».
Германские дипломатические документы заявляют, что результат поездки Молотова был удовлетворительный. «СССР, — говорит документ А. 15.199, — по-видимому склонен примкнуть к тройственному пакту после улажения нескольких вопросов, перечень которых следует».
Вот эти вопросы:
В вопросе Финляндии Молотов осторожно нащупывал почву. Германия отказалась допустить простую аннексию всей страны Советским Союзом, но выразила готовность сделать кое-какие уступки.
Молотов был посвящён в проект действий против Греции для поддержания Италии. Он согласился. Со своей стороны он потребовал признания советских интересов в Болгарии, аналогичных германским интересам в Румынии. Немцы не возражали.
По поводу проливов немцы заявили, что они вполне понимают стремление России стать там твёрдой ногой и они вовсе не отстаивают господства Турции над Дарданеллами; равным образом они поддерживают притязания России на район Карса и соглашаются оказать общее давление на Турцию.
Наконец немцы заявили, что они не заинтересованы в Персии, а русские выразили готовность уладить свои недоразумения с японцами.
В общем это было почти соглашение. Две агрессивные державы ещё находили достаточное поле для мирных захватов, откладывая свою схватку на будущее время. Тот, кто брал бы этот документ буквально, нашёл бы в нем больше шансов на мир, чем на войну.
Однако это была лишь официальная, так сказать поверхностная истина. Подлинную, глубинную истину мы найдём в том впечатлении, которое приезд Молотова оставил в душе Адольфа Гитлера. Историческую реальность гораздо вернее передают живые свидетели, чем документы.

Вот что сказал Кайтель:
«Требования Молотова встревожили фюрера. Молотов имел в виду возобновление войны с Финляндией, для того чтобы захватить всю страну; он стремился к экспансии на Балканах и в Дарданеллах. Фюрер видел в этих планах контуры большого манёвра с целью охвата Германии.
В то же время он был сильно обеспокоен полученными сведениями о гигантском развитии советской военной промышленности».
Гитлер упрощал. Эта способность упрощения была его природным дарованием. Из всей политики, намеченной Молотовым, богатой нюансами и основанной, в сущности, на классической базе дипломатии — на идее компенсации, — Гитлер зафиксировал в памяти самое главное: окружение Германии.
Реакция его была быстрой. Три недели спустя, 18 декабря 1940 г., Гитлер составил то, что представляет собою один из самых замечательных документов войны и истории — свою директиву №21, известную под именем «план Барбаросса» и фигурировавшую в Нюрнберге под № 446 P.S.
Эта директива начинается так:
«Необходимо, чтобы вооружённые силы Германии были в состоянии сокрушить Россию в течении короткой кампании.
Если обстоятельства позволят, я отдам приказ о сосредоточении войск, по крайней мере, за восемь недель до начала операций».
Приготовления, требующие более долгого времени, должны быть начаты немедленно, с таким расчётом, чтобы они могли быть закончены к 15 мая.
Должны быть приняты самые строгие предосторожности, чтобы не возбудить никаких подозрений».
После этого вступления директива №21 намечает стратегические идеи кампании:
«Главная масса русской армии должна быть раздавлена ударом наших танков; путь к отступлению остальной части армии в глубь России должен быть отрезан.
Быстрое преследование отступающей армии позволит нам достигнуть той черты, откуда русский воздушный флот уже не сможет угрожать территории Великой Германии. Первой целью является захват и удержание территории, лежащей к западу, от линии Волга-Архангельск. В случае необходимости, последний промышленный район России, — Урал, — будет ликвидирован авиацией».
«В виду того, что болота Припяти разрезают театр военных действий на две части, центр тяжести наших армий — две армейские группы — будет находиться к северу от болот.
Из этих двух групп южная будет иметь главной задачей уничтожение боевой силы русской армии. Северная группа возьмёт Ленинград и Кронштадт. Затем наши силы будут сосредоточены против Москвы, — важного центра сообщений и вооружения.
Группа армий, действующая к югу от Припяти, займёт Украину.
Только полный разгром русской армии сделает возможным одновременное достижение этих целей.
Финляндия и Румыния прикрывают фланги».
Знаменательное совпадение: три полководца, в разное время напавшие на Россию, были все три великими стратегами. План Карла XII был хорош. План Наполеона — хорош. План Гитлера — хорош.
Директива №21 содержит только основные принципы, но они верны, они классически построены, и они сильны. Гитлер отлично понял своего главного неприятеля: пространство. Следовательно, надо было захватить неприятельскую армию раньше, чем она сможет уйти в необозримые просторы России. Надо было не сражаться, но уничтожать. Точно так же понимали свои задачи и Карл XII и Наполеон. Гитлер, конечно, изучил их кампании, и он точно установил причину их поражения. Эти великие полководцы не смогли схватить неприятеля, так как они были бессильны против пространства.
Он, Гитлер, обладал нужным для этого оружием: скоростью. Тот самый манёвр, который не удался Карлу XII вследствие медлительности Левенгаупта и не удался Наполеону из-за чрезмерного расстояния между флангами Великой Армии — этот манёвр Гитлер рассчитывал провести успешно при помощи танковых армий. Он предполагал прорвать центр неприятельской армии, предупредить её отступление глубоким проникновением в тыл неприятеля и, наконец, захватить русскую армию в плен по частям. Цели географические он считал второстепенными и, в согласии с Клаузевицем, давал предпочтение задачам стратегическим. Когда генерал Гальдер высказал мнение, что главными целями кампании должны быть Украина, Москва и Ленинград, Гитлер ему возразил, что главная цель — это помешать русской армии отступить и тем избежать уничтожения. «Самое существенное, — сказал он, — это чтобы русские не смогли восстановить свои силы в тылу, создав новый фронт».
Задача прорыва русского фронта возложена была на группу армии центра, вверенную фон Беку. Ему придали большую часть танков и, в частности, весь боевой корпус, который совершил прорыв французской армии под Седаном. Но было предусмотрено, что после прорыва русского фронта эта группа будет разделена, и части её будут присоединены к крайним группам. Левое крыло будет помогать фон Леебу при взятии Ленинграда, а правое — фон Рундштедту при завоевании Украины. Центр задержится перед Москвой до того момента, когда будут достигнуты цели на севере, и тогда германские силы сомкнут вокруг столицы гигантское кольцо.
Таким образом война против СССР, как её замышлял Гитлер, должна была стать триумфом манёвра — кампания сводилась к одной гигантской битве. Как лёгкий боксёр, Гитлер хотел избежать долгой изнурительной борьбы с тяжеловесом СССР; он должен был поразить противника уже в первом кругу силой и точностью удара своей правой руки. Но в двух пунктах Гитлер ошибся: во-первых, эшелонирование русской обороны в глубину и во времени превысило его расчёты; во-вторых, он недостаточно учёл ещё одного неприятеля, который парализовал скорость его танков: местные условия, почву и дороги России.
Директива №21 заканчивалась следующими словами:
«Нужно иметь в виду, что все приказания, которые будут отданы главнокомандующими на основании этой инструкции, суть лишь меры предосторожности на тот случай, если бы СССР изменил своё отношение к нам. Число офицеров, которые будут вначале вести подготовительную работу, должно быть минимальным. Дальнейшие, сотрудники должны быть намечены возможно позже и лишь постольку, поскольку они будут совершенно необходимы для данной задачи. Иначе мы рискуем, что наши планы будут обнаружены (момент проведения плана ещё не назначен), из чего для нас возникнут серьёзные политические и военные невыгоды».
Этот параграф не простая формальность. В декабре 1940 г., когда война с Англией ещё не была окончена, решение начать в следующем году войну против России ещё не окончательно утвердилось в уме Гитлера. Он мечтал, как мы видели, о Гибралтаре, о Северной Африке, об островах в Атлантике. Он снова колебался между Западом и Востоком и имел в виду на всякий случай обе комбинации. Но фатальным для него было то, что Россия представляла для каждого подобного ему ума неотразимую привлекательность. её безмерность манила завоевателей, они видели в ней страну для эпопеи.
В 1707 году Карл XII находился в том же положении, что и Гитлер. Герцог Мальборо, которого Англия послала к нему, чтобы отвратить его от союза с Францией, войдя в кабинет короля Швеции, увидел большую карту России. «А! — воскликнул он, — Россия, какое великолепное поле битвы для такого полководца, как Ваше Величество». Эти слова, быть может, были решающими.
Гитлер не имел возле себя соблазнителя. Наоборот, те немногие, кто смел давать ему советы, пытались отговорить его от русской авантюры. Но эти робкие предостережения, подобно советам Коленкура Наполеону, могли только укрепить его в принятом решении. Таким образом он привык всегда чувствовать себя правым.
27 декабря адмирал Рэдер представил свои возражения. «Главнокомандующий морскими силами, — говорится в протоколе, — снова требует самой полной концентрации наших сил против главного нашего неприятеля — Англии. С одной стороны, Англия улучшила своё положение благодаря военным неудачам итальянцев в восточной части Средиземного моря и благодаря помощи США. С другой стороны, она может получить смертельный удар из-за прекращения её заокеанской торговли. Наши усилия по постройке подводных лодок и созданию мощной гидроавиации далеко недостаточны. Наш военный потенциал целиком должен быть посвящён борьбе с Англией; всякое распыление сил в ущерб флоту и авиации затягивает войну и ставит под удар конечный успех. Поэтому главнокомандующий морскими силами выдвигает самые серьёзные возражения против кампании в России до поражения Англии».
Фюрер ответил, что темп постройки подводных лодок (от 16 до 18 в месяц) был действительно очень слаб. «Тем не менее, — сказал он, — последний континентальный противник должен быть сокрушён прежде, чем мы будем готовы с Англией. Поэтому армия должна, получить необходимое. После этого мы сосредоточим все наши усилия на авиации и флоте».
Конец 1940 и начало 1941 годов были трагическими для Великобритании.
Лондон постепенно разрушался бомбами германских самолётов и его измученное население каждую ночь наполняло галереи подземной дороги, причём усталость и страх делали его все более похожим на полудикие орды Востока. Ковентри было разрушено в один налёт, и Мидлэнд, этот британский Рур, сердце всей индустрии, в особенности военной, начинал зиять страшными ранами. Воздушные тревоги были так часты, что они могли совершенно парализовать производство, если бы не был отдан приказ продолжать работы и во время налёта, несмотря на опасность. В гавани, уже полуразрушенные и разрушаемые все далее, приходили разгружаться только подводные лодки, действовавшие стаями, по «тактике волков». Англия шаталась под ударами, которые она не могла возвращать и тем не менее её воля к борьбе не ослабевала.
Гитлер изумлялся; потом ему показалось, что он понял. Англия была тверда, потому что она надеялась на помощь. Надежда не помощь Америки, которая раскачивалась так медленно, не могла быть достаточной для того, чтобы так стойко держаться. Единственно реальной могучей военной поддержкой, которую она ожидала, была помощь России.
Геринг, Кайтель, Иодль и Риббентроп подтвердили в Нюрнберге эту версию совершенно единогласно. «Гитлер проникся в начале 1941 г. убеждением, что между Англией и СССР существовало тайное соглашение. Он не мог иначе объяснить ожесточённое и по-видимому безнадёжное сопротивление англичан…».
Заключение вытекало само собой: когда Россия будет разбита, — Англия капитулирует.
8 января 1941 года Гитлер заявил Риббентропу:
«Англия держится только надеждой на помощь Америки и России. Дипломатическая подготовка англичан в Москве ясна: цель Англии — это бросить СССР на нас. Одновременная интервенция России и Америки была бы слишком тяжела для нас. Поэтому надо уничтожить угрозу ещё в зародыше».
Кайтель приводит ещё другой довод, который побудил фюрера напасть на Россию.
«Наша сухопутная армия, — сказал он, — стояла без дела. После поражения Франции у нее „не было противника в Европе и было очевидно, что мы не могли её держать бесконечно в состоянии мобилизации, но без употребления. Это показалось фюреру исключительно благоприятным случаем для того, чтобы покончить с большевизмом. Он сказал, что после того, как советская опасность будет устранена, он демобилизует армию и будет продолжать войну исключительно силами морского и воздушного флота“.
Решение было принято Гитлером в феврале — это засвидетельствовано Герингом.
«Фюрер, — сказал он, — сообщил мне, что он решил предупредить нападение русских, нанеся Советскому Союзу решительное поражение».
«Он изложил мне свои доводы в виде пяти пунктов:
Сосредоточение советских войск в Польше продолжается безостановочно.
Воздушные силы в западных областях СССР становятся все более многочисленными.
Сведения, полученные ОКБ о росте военной промышленности СССР, принимают угрожающий характер.
Экономическое давление Советского Союза также непрерывно растёт.
Требования Молотова в Берлине по поводу Финляндии и Балкан раскрывают план экспансии СССР и окружения Германии, для нас нестерпимый.
«Я просил времени на размышление, — продолжает Геринг, — а на другой день представил фюреру мои возражения. Он выслушал их спокойно.
Я подчеркнул, что мы уже находимся в войне с мировой державой — Великобританией; что вторая мировая держава — Соединённые Штаты, несомненно, вступят — рано или поздно — в войну, и что было бы весьма неблагоразумно идти одновременно против третьей мировой державы — России.
Я не сомневался в том, что германские армии победят русскую армию. Но я заявил фюреру, что занятие такой громадной страны, как Россия, потребует таких усилий, которые нас значительно и надолго ослабят.
Я отметил также, что война на востоке принудит воздушные силы Германии прекратить или по крайней мере сократить налёты на Англию как раз в тот момент, когда они достигли полной силы и когда неприятель выказывает явные признаки истощения.
Я предложил фюреру обратный план. Он состоял в том, чтобы укрепить наш союз с Москвой, обратить его в военное сотрудничество и толкнуть СССР на Индию. Фюрер ответил мне, что вводить большевизм в нищие и голодные массы индусов представляет собой такую ответственность, которую он никогда на себя не возьмёт.
Ни один из моих аргументов не мог поколебать фюрера». 3 февраля 1941 года, в Берлине состоялся военный совет. В архивах Нюрнберга есть протокол его под номером 872 P.S. Присутствовали: Гитлер, Кайтель, Иодль, Браухич, Гальдер и несколько офицеров Главного Штаба.
Гальдер дал картину, — впрочем, крайне элементарную — Красной армии. Он определил её силу в 100 пехотных дивизий, 25 конных и 30 танковых. «Нашу силы, — сказал Гальдер, — почти таковы же по численности, но значительно выше по качеству. Советские пехотные дивизии имеют несколько больших танков, но эти танки посредственного качества. Русская артиллерия многочисленна, но материальная часть и командование стоят на низком уровне. Укрепления спешно возводятся. Стратегические планы советского командования неизвестны, но надо считаться с тем, что отступление Красной армии из Украины и из Прибалтики сомнительно в виду того, что эти районы имеют большое значение».
Затем заговорил Гитлер. Он энергично настаивал на необходимости полного окружения главных сил советской армии.
«Важно, — сказал он, — уничтожить большую часть неприятельской армии, а не обратить её в бегство. Нужного результата мы можем достигнуть, маневрируя на флангах возможно большими силами».
Генералы не возражали. Не было ничего похожего на дебаты, происходившие во время обсуждения плана кампании во Франции. Главный Штаб стал мягким и податливым. Когда Браухич сделал робкое замечание о мерах предосторожности, какие необходимо будет принять на западе. Гитлер обрезал его словами:
«Когда Барбаросса начнётся, весь свет затаит дыхание и будет выжидать».
В уме Гитлера война с Россией была уже решена. Но Англия ещё не знала, что она спасена. Ожидание нашествия немцев становилось все более напряжённым, и каждый вечер солдаты Домашней Обороны перед сном повторяли наставления для борьбы с парашютистами и танками. В Германии были даны приказы продолжать приготовления к высадке; войскам внушалось, что удар по Англии предстоит в самом скором времени. Более того: Гитлер приказал распространять слухи, что сосредоточение германских сил на востоке является ловушкой, чтобы уверить Англию, будто готовится конфликт с Россией: «Я хочу, — заявил Гитлер, — чтобы операция Барбаросса была самой большой неожиданностью в истории. Она должна во всех отношениях превзойти все предшествующее».
Дипломатические события продолжали идти своим чередом. Документы Нюрнберга периодически отмечают признаки натянутых отношений, и для внимательного наблюдателя было очевидно, что германо-советское сотрудничество угасает. Однако, официально отношения оставались по-прежнему дружественными. Это было необходимым условием для сюрприза, который подготовлял Гитлер.
11 января 1941 года было подписано экономическое соглашение — последний листок на дереве эфемерной дружбы, взращённом Московским пактом 23 августа 1939 г. Как русская, так и германская печать одинаково подчёркивали по этому случаю, что англосаксам не удалось испортить отношений между Германией и СССР. И 22 января в британской Палате Общин государственный вице-секретарь Батлер признал, что правительство Его Величества потерпело неудачу в своих попытках установить политическое сотрудничество с Советским Союзом.
Несколько дней спустя возник новый кризис в советско-финляндских отношениях. СССР известил Финляндию, что он не допустит её союза с какой-либо державой, помимо СССР. Берлин не реагировал.
1 марта немцы вступили в Болгарию. СССР холодно заявил, что это произошло без его согласия и что вопрос этот никогда не затрагивался в советско-германских переговорах. В действительности этот новый шаг Германии был пощёчиной Советскому Союзу, так как Молотов в Берлине заявил о включении Болгарии в зону влияния СССР.
В течении марта германская разведка получила два донесения о мобилизации советских сил на западе Союза; третье донесение сообщало о значительном улучшении отношений между Англией и СССР.
В Балканских государствах русско-германское соперничество происходило открыто. 20 марта Германия заявила о своём крупном успехе: Югославия примкнула к пакту трёх держав. Но спустя неделю правительство Стоядиновича было свергнуто военным переворотом, поддержанным общественным мнением.
Гитлер снова разрубил узел. Он решился на войну на Балканах. Следствием этого была, как мы видели, отсрочка плана Барбаросса. Наступление на Россию должно было начаться 15 мая, теперь оно было отложено на шесть недель. Документ А. 20-27 гласит: «Все меры, которые могут рассматриваться как агрессивные, отменяются по приказу фюрера».
Если бы СССР хотел войны или чувствовал себя готовым, то германо-советский конфликт разразился бы в этот момент. Однако, несмотря на пакт дружбы, подписанный Москвой с новым югославянским правительством, она предоставила германским армиям захватить весь Балканский полуостров, на который Молотов в ноябре 1940 года возлагал столько надежд.
Бездействие Москвы сильно ободрило Гитлера. Это было доказательством неподготовленности, слабости или страха. «Страх перед Германией, — говорится в документе А 20.99, — всегда является доминирующим фактором советской политики. Положение это может измениться только в условиях серьёзного ослабления Германии». Другой документ, датированный 13 апреля, добавляет: «Успехи Германии заставляют СССР вернуться к корректному отношению к ней».
В то же время Германия договаривалась с Японией. Министр иностранных дел Японии Матсуока прибыл в Берлин 29 марта, и один из наиболее любопытных документов Нюрнберга — № 1877 P. S. — описывает его свидание с Риббентропом…
Германия хотела натравить Японию на Сингапур. Матсуока отвечал, что он опасается ответного выступления Америки и, «как благоразумный министр иностранных дел», он сомневается в том, что японским морякам удастся взять Сингапур в течении 3-х месяцев. «Я удваиваю этот срок, — сказал он, — но, если завоевание Сингапура продлится дольше, может быть целый год, то мы очутимся в критическом положении». Риббентроп отвечал на это, что Рузвельт должен дважды взвесить все раньше, чем решиться принять меры против Японии. Затем он добавил: «Фюрер, являющийся, вероятно, величайшим военным экспертом нашей эпохи, мог бы вам наметить наилучший способ взятия Сингапура. Методы, которые он применил при взятии линии Мажино и форта Эбен-Эмаэль, могли бы и вам пригодиться».
По поводу России Риббентроп заявил:
«Одно несомненно, и я могу дать вам в этом полную гарантию: если Россия нападёт на Японию, Германия тотчас же вмешается. Вот почему вы можете безбоязненно заняться Сингапуром. Большая часть германской армии сейчас на востоке, и она готова к военным действиям в любой момент. Лично я верю, что СССР будет стараться избежать войны, но если она возникнет, то Советский Союз будет ликвидирован в несколько месяцев».
И Риббентроп настаивает упорно и неотступно, наперёд разрушая свою систему защиты в Нюрнберге, которая состояла в том, что он, якобы, не был в курсе агрессивных планов своего фюрера.
«Я не знаю, будет ли Сталин упорствовать в своей сегодняшней неприязненной политике в отношении Германии. Но могу вас уверить, что конфликт наш с Россией не исключён. Вы не должны уверять вашего Императора, что война между Германией и Россией невозможна. Наоборот, ситуация такова, что конфликт должен считаться возможным, а, может быть, даже и вероятным».
Дипломаты прежних времён понимали с полуслова… 13 апреля, после своего путешествия в Европу, Матсуока подписал с СССР пакт о нейтралитете. Это было сюрпризом. Документы Нюрнберга объясняют и этот акт.
20 апреля адмирал Рэдер, который не был тонким знатоком дипломатии, запросил объяснения у фюрера. В архивах германского адмиралтейства сохранился ответ современного Маккиавелли:
«Русско-японский пакт заключён с нашего одобрения для того, чтобы отвратить аппетиты Японии от Владивостока и направить их на Сингапур. Я заявил Матсуоке, что Советскому Союзу нечего опасаться, если он будет соблюдать Московский пакт и вести себя корректно в отношении Германии. Для обратного случая я оставил своё решение при себе. Моё заявление подействовало и теперь СССР совсем прилично держит себя по отношению к нам и не ожидает нашего нападения».
Эта утончённая хитрость имела чисто военную цель: Гитлер знал, что в СССР мобилизация идёт медленно и что Германия будет иметь громадное преимущество, если её наступление произойдёт неожиданно. Основная идея его плана — не дать русской армии оправиться от первого удара — целиком владела им, и он заставлял дипломатию служить стратегии.
Но массовое передвижение войск и гигантские приготовления к плану Барбаросса не могли остаться в тайне. Москва учуяла и осознала опасность. 24 апреля телеграмма германского морского атташе из Москвы извещала, что вопрос войны становится все актуальнее и что английский посол сэр Стэфорд Крипс даже наметил начало войны на 22 июня. Это ещё раз доказывает, что случай бывает угадчиком, так как 24 апреля, день наступления, ещё не был назначен.
Москва не хотела войны, — она страшилась ее. Германские документы свидетельствуют, что Россия не могла ни избежать, ни даже задержать войну. «Приказы Сталина и Тимошенко к дню 1 мая, — говорится в германском рапорте № А 21.1, — показывают, что СССР пытался всеми имеющимися средствами избежать войны».
«Назначение Сталина на пост председателя Совета Народных Комиссаров, — говорится в документе А 21-66, — означает: сосредоточение исполнительной власти, укрепление правительства, желание продолжить прежнюю линию иностранной политики и избежать конфликта с Германией».
10 мая Москва делает знаменательный жест: дипломатические представители Норвегии, Бельгии и Югославии извещаются, что правительство СССР их больше не признает. Это было исполнением давнишнего желания Германии.
4 июня рапорт доносит, что советские поставки Германии выполняются вполне удовлетворительно и правительство употребляет все усилия, чтобы избежать войны. 6 июня германский посол пишет из Москвы: «Россия будет воевать только в случае нападения на неё. Все военные приготовления сохраняют умеренность и, поскольку можно судить, носят характер оборонительный. Советская политика старается, как и прежде, поддерживать наилучшие отношения с Германией».
7 июня рапорт А 22-65 полностью подтверждает это мнение. «Все наблюдения показывают, что Сталин и Молотов — единственно ответственные за иностранную политику СССР, — делают все, что могут для избежания конфликта с Германией. Общая линия поведения правительства, так же, как и тон прессы, которая безупречно передаёт все события, могущие интересовать Германию, подтверждают это положение. Лояльное соблюдение экономического договора с Германией доказывает то же самое».
Наконец, 15 июня документ А 22-161 утверждает: «Сталин готов на крайние уступки».
Итак, Германия не имела повода к немедленному разрыву. Ничто не вынуждало её к действию. Все события, происшедшие за последние три месяца, были в её пользу. Она захватила Балканы, и Россия не сказала ничего. Она послала войска в Финляндию, и Россия опять не протестовала. Даже возможный конфликт между СССР и Германией на представлял для последней никакой угрозы. Наоборот. Если бы она захотела расширить пакт в свою пользу, ей достаточно было бы выразить это желание. Страх, который она внушала, ставил её в наилучшее положение для переговоров. «Сталин готов на крайние уступки»…
Но Гитлер, со своей стороны, был готов на крайние решения. 14 июня он собрал у своего стола высших генералов Германии. Он говорил перед ними полтора часа. «Война неизбежна, — сказал он, — и поэтому мы должны избрать войну превентивную и наступательную, чтобы не дать возможности Советскому Союзу начать её в тот момент, когда он будет лучше подготовлен, а мы, наоборот, будем заняты в других секторах».
Германские генералы слушали и молчали. Ни один из них не осмелился подняться и спросить фюрера — на какие секторы, на какие далёкие предприятия он намекает? Европа завоёвана. Англия почти сокрушена. Настроение России доказывало, что Германия имела достаточно времени, чтобы покончить с Британией ещё раньше, чем возникнет опасность на Востоке. Она могла взять Мальту и Суэц, как просил Рэдер. Могла взять Гибралтар, как советовал Геринг. Она могла сбросить на британские острова вдвое больше бомб и окружить их двойным числом подводных лодок. Теперь, после опыта на Крите, она могла решиться — с большим шансом на успех — на высадку в Англии. Но Гитлер был загипнотизирован: Россия, необозримая Россия, гигантское поле битвы, на котором гений стратегии, подобно ему, может развернуть величайшую в истории человечества кампанию…
В германской армии было ещё много генералов и старших офицеров, сражавшихся в России в 1914—1917 гг. Они помнили её необозримые просторы, её болота, её зиму. Помимо того, в армию просочились некоторые сведения от германского военного атташе в Москве и, судя по ним, сила Красной армии больше, чем думали наверху. Но, с другой стороны, немцы уже привыкли побеждать. Россия, как театр военных действий, не труднее Норвегии, где грозные рельефы Альп сочетались с холодом северного полюса.
ОКВ, в своём плане кампании (документ 873 P.S.) предусматривало четыре недели упорных битв на границах, затем сопротивление должно было постепенно ослабевать. Гитлер заявил, что он рассчитывает на кампанию в несколько месяцев.
Это значит, что СССР должен был быть покорен ещё до зимы.
22 июня 1941 года, без предварительного обострения в политике, без пограничных инцидентов, без обмена нотами, без ультиматума, без всякого предлога, войска Гитлера ринулись на СССР.

ПОРАЖЕНИЕ НЕМЦЕВ ПОД МОСКВОЙ

Есть в архивах Нюрнберга драматическая повесть: рассказ генерала Гудериана о битве зимой 1941 г. за Москву.
К началу войны с Россией Гудериан был уже знаменит. Его славу мог оспаривать только Роммель. Гудериан осуществил прорыв у Седана. Во главе 19-го танкового корпуса, лично управляя своим танком, он пробился через Люксембург, перешёл Маас, пересёк полной скоростью север Франции, достиг Булони и навёл панику в Дюнкирхене; затем он проломил фронт французов в Шампани и, наконец, оставленный без указаний, по личной инициативе дошёл до швейцарской границы, замыкая мешок, в котором очутилась целая группа французских армий. Гудериан — тип нового солдата, одновременно лихой рубака и инженер, смесь механика с гусаром.
«Я ощутил, — говорит он, — первые признаки войны с Россией осенью 1940 г. после приезда Молотова в Берлин. Начальник Главного Штаба Гальдер говорил мне об одной подготовляемой операции, в которой должны были участвовать три группы армий — две к северу и одна к югу от Припяти. Дело держалось в такой тайне, что было запрещено что-либо писать об этом.
Я был встревожен. Я думал, что нам следовало бы вести войну только на одном фронте и что наша дружба с советской Россией могла быть сохранена».
Гудериан получил в командование танковую армию, входящую в группу фон Бока. Он оказался в центре германского расположения, — там, где техническое превосходство германской армии было наибольшим. Роль, предоставленная победителю при Седане, была все тою же — острие копья.
Он должен был ринуться из района Брест-Литовска по направлению к Борисову и Смоленску, разрезать русскую армию надвое и взять Москву.
Начало кампании развивалось легко. Боеспособность русских армий была слабой. Целые соединения сдавались в плен почти без сопротивления. Один из подчинённых Гудериана, генерал Шалль, докладывает, что пленные говорили с радостью: «Вы пришли освободить нас от большевиков» и они горько жаловались на политических комиссаров. Потери в машинах были незначительны, благодаря сухой погоде, а потери в людях — невелики, так как русские не хотели сражаться.
15 июля, менее чем за месяц с начала войны, немцы достигли Ельни, в трехстах километрах от Москвы.
Гудериан потребовал бензин и запасные моторы, но получил лишь приказ остановиться.
«Это было, — говорит он, — большой неожиданностью. Перед нами был разбитый и дезорганизованный неприятель. Наступила сильная жара, но почва была хороша для танков и войска горели воодушевлением. Они рвались к Москве.
«Я видел Гитлера дважды, 3 и 25 апреля, но наш разговор касался только технических вопросов. Я встретил Гальдера в Рославле и мы говорили о ходе войны. Он объяснил мне причину нашей остановки. Командование армией хотело овладеть Москвой, — узлом коммуникации и политическим центром врага. Но фюрер хотел иметь сперва Киев и Украину. Целый месяц ушёл на совещания о целях кампании».
Успех большой битвы в районе Минск — Барановичи ввёл Гитлера в заблуждение. Удачная операция, десятки тысяч пленных и захваченная несметная добыча внушили ему мысль, что стратегическая цель уже достигнута: боевая мощь русской армии сломлена. Москва, географическая цель, являлась плодом, с которым не было надобности спешить. Точно так же рассуждал он в июне 1940 г., когда дал приказ пренебречь Парижем в том случае, если бы французы пытались его защищать.
Остановка в районе Смоленск — Ельня была ознаменована, — по свидетельству генерала Шалля, — изменением поведения русских. Они перешли к контратакам. Эта реакция была слабой, несвязной, неловкой, но яростной. Тон военнопленных тоже изменился: «мы, — говорили они, — патриоты и защищаем нашу землю». Затем они добавляли: «у нас нет больше комиссаров. Теперь дело пойдёт лучше».
Центральная группа армий двинулась дальше только в начале октября. Начались дожди. Земля, твёрдая летом, обратилась в море грязи. Люди и моторы изнемогали от усилий. Продвижение вперёд требовало подчас от танковой армии половины запасов горючего.
Армия достигла Брянска и подошла к Орлу. И вдруг 30 ноября внезапно пришла зима. Термометр показывал 20° ниже нуля.
«В этот день, 30 ноября, — рассказывает Гудериан, — Гальдер принёс нам приказы. Высшее командование, несмотря на крутой мороз, все ещё называло кампанию „осенней“. Были указаны цели: Москва и Волга у Горького. Это означало поход в 400 километров по ужасным дорогам. Материальные условия, в которых в это время находилась армия, не позволяли выполнить такой поход. Зимняя одежда ещё не была получена; снабжение питанием не было обеспечено, так как в тылу хозяйничали партизаны; люди были изнурены.
Все генералы, присутствовавшие на конференции, были в ужасе и смятении.
Я отправился к фон Боку. Он разделял мои опасения. Он вызвал к телефону Браухича и изложил ему мои и его собственные возражения. Я присутствовал при разговоре и вынес впечатление, что Браухич был не один и говорил не от себя.
Наступление было назначено на 2 декабря. Оно было отложено на 2 дня из-за морозов и состояния дорог и началось 4 декабря. Танковые армии Рейнгардта и Гепнера вели наступление к северу от Москвы, моя армия — к югу от нее. К несчастью, в центре 4-я армия не двинулась вперёд, может быть, вследствие своего состояния.
В самый день наступления термометр упал с минус 20 на минус 40 градусов.
Страдания войск были невыносимы. Масло в орудиях замёрзло и они перестали действовать. 5-го декабря после полудня все армии без приказания и без сговора прекратили движение».