КОРОЛЕВА ВЮРТЕМБЕРГСКАЯ: «СОН ЮНОСТИ»

Вступление

Королева Вюртембергская.

Записки дочери Императора Николая I Великой Княгини Ольги Николаевны, королевы Вюртембергской. Королева Вюртембергская

Текст статьи

Дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна (1822-1892), а с 1864 года королева Вюртембергская прославилась в истории России и Германии беспримерным подвижничеством в деле благотворительности и милосердия. Таким историческим личностям, как правило, посвящали стихи и музыкальные произведения, в их честь называли корабли, новые земли и светила. Ботаники и селекционеры также не обходили их стороной в названиях своих открытий. В 1881 году французский селекционер роз Жильбер Набоннанд посвятил королеве Ольге новый сорт – «Reine Olga de Wurtenberg». Эта ароматная роза красного цвета сохранилась в садах и парках Италии, Германии, Франции, США, но в России и Украине, к сожалению, её нет...В 1846 году дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна Романова вышла замуж за принца Вюртембергского. Принц наследовал королевскую власть и с 1864 года стал королём Вюртембергским Карлом I, Ольга — королевой Вюртембергской.
На склоне лет королева Вюртембергская постаралась и упорядочить свои воспоминания. Результатом её труда стал мемуарный документ эпохи. Это не просто мемуарный документ. Это свидетельство о том воспитании, которое свойственно было в России XIX века. Мемуары дочери Николая I — Ольги Николаевны — это, по сути, дневник девушки. Первое, что в нём бросается в глаза: огромная разница чувств, отношения к окружающему миру, к окружающим людям девушки XIX века и того восприятия мира, которое мы видим сейчас в наших современниках.
Это Россия, которую мы потеряли!
Королева Ольга прожила 70 лет и умерла в своём замке Фридрихсхафен в 1892 году, уважаемая и любимая всем Вюртембергским народом, по свидетельству авторов предисловия к парижскому изданию её мемуаров.

 

Посвящается моим горячо любимым внучатым племянницам принцессам Эльзе и Ольге Вюртембергским!
Дорогие дети! Возможно, что в один прекрасный день, когда вы подрастёте, вы захотите узнать, какова была юность вашей Бабушки в далёкой стране, которая является также и родиной вашей матери. Возможно, что тогда уже не будет в живых никого из тех, кто жил вместе со мной, чтобы рассказать вам об этом.
Я постараюсь собрать свои воспоминания в одно целое, чтобы вы узнали, какой счастливой была моя юность под кровом отцовской любви.
Моё желание — вызвать в ваших сердцах любовь и почитание к памяти наших Родителей, которых мы не перестанем любить и благословлять до нашего смертного часа. Им мы обязаны жизнью в драгоценном семейном союзе, который представляет собою единственное счастье на земле. Сохраните мой рассказ о нем неискаженным, чтобы отсвет этого тепла согревал вас всю жизнь! Этого желает вам ваша старая бабушка Ольга.

Начато в январе 1881 года.
Закончено 18 января 1883 года.


 

Дочь Николая I, великая княжна Ольга Николаевна (1822-1892), а с 1864 года королева Вюртембергская прославилась в истории России и Германии беспримерным подвижничеством в деле благотворительности и милосердия. Таким историческим личностям, как правило, посвящали стихи и музыкальные произведения, в их честь называли корабли, новые земли и светила. Ботаники и селекционеры также не обходили их стороной в названиях своих открытий. В 1881 году французский селекционер роз Жильбер Набоннанд посвятил королеве Ольге новый сорт – «Reine Olga de Wurtenberg». Эта ароматная роза красного цвета сохранилась в садах и парках Италии, Германии, Франции, США, но в России и Украине, к сожалению, её нет...Он уехал, и все было кончено. Может быть. Папа реагировал слишком круто, не принимая во внимание трудное положение в Вене, но не было ли это перстом Провидения? Вена также была очень разочарована таким оборотом событий. Орлов слышал это от Лихтенштейна и Виндишгреца. Меня желали видеть невестой Стефана и видели в этом залог продолжения Священного Союза.
Курьер со всеми этими новостями прибыл к нам незадолго до Нового года, когда я с Верой сидела за итальянским уроком. Мы горели желанием поскорее прочесть почту. Вера увидела между письмами письмо от своего брата, который должен был ей сообщить о князе Голицыне. Она любила его и несколько недель спустя стала его счастливой невестой, — и все же мы довели урок до конца. Мы обе были так взволнованы, так тронуты содержанием писем, что предпочли вечером вместо того, чтобы идти в театр, как предусматривалось, пойти к вечерне в церковь. Затем наступил последний день 1845-го года, и я испытывала грусть от того, что Папа не было с нами: он каждый год благословлял меня в этот день.

 

 

1846 ГОД
Проснувшись в день Нового года, я увидела перед моей постелью ковер, затканный розами. Его приготовила для меня Анна Алексеевна. Только по цветам должны были ходить мои ноги в этом году, так желало мне это любящее сердце. После обедни мы завтракали в саду и там же принимали новогодние поздравления. Потом на прогулке мы спускались вниз к гавани и увидели, как к красивой церкви Мария де Катена причалила шлюпка. Из неё вышли лакеи в ливреях с чемоданами и пальто в руках. Кто был неожиданным гостем? Может быть, он?
Возвратившись домой, мы узнали, что почтовый пароход Неаполь-Палермо, который должен был привезти нам весть, что приезжает Вюртембергский кронпринц, опоздал из-за непогоды на двенадцать часов, из-за чего принц прибыл одновременно с письмом, извещавшим о его визите. Тотчас Кости был отправлен в отель, где остановился гость, чтобы приветствовать его и привезти к нам.
Я была готова с переодеванием ещё раньше, чем Мама. В белом парадном платье с кружевами и розовой вышивкой, с косой, заколотой наверх эмалевыми шпильками, прежде чем войти, я подождала минуту перед дверью в приёмную. Два голоса слышались за ней: молодой, звонкий голос Кости и другой, мужской, низкий. Что-то неописуемое произошло в тот миг, как я услышала этот голос: я почувствовала и узнала: это он! Несмотря на то, что моё сердце готово было разорваться, я вошла спокойно и без смущения. Он взял мою руку, поцеловал её и сказал медленно и внятно, голосом, который я тотчас же полюбила за его мягкость: «Мои Родители поручили мне передать вам их сердечнейший привет», при этом его глаза смотрели на меня внимательно, точно изучая.
Вечером за столом были только самые близкие. Он был скорее застенчив, мало говорил, но то немногое, что он сказал, было без позы и совершенно естественно. При этом он ел с аппетитом, что не согласуется с законом, говорящим о том, что влюблённый не может есть в присутствии дамы своего сердца. Это обстоятельство было также замечено и отмечено нашим окружением. Перед тем как идти спать, я сказала Анне Алексеевне: «Очень прошу вас: ни слова о сегодняшнем дне; я не буду в состоянии что-нибудь сказать вам об этом раньше, чем по крайней мере через неделю».
Прошло четыре дня. Я познакомилась с его свитой, со старым графом Шпитпенбергом, адъютантом фон Берлихингеном, врачом Хардеггом и секретарём Хаклендером. Мы гуляли, а по вечерам весело играли в разные игры, но пока ещё не нашли случая для разговора с глазу на глаз — наше общество было слишком мало для того, чтобы можно было уединиться, 5 января, в сияющий солнечный день. Мама предложила нам поездку на Монреаль. Мы шли пешком по горной дороге вверх, я опиралась на руку Кости. Он с Мама позади нас. Солнце было близко к закату, и окружающие горы ясно обрисовывались на вечернем небе: темно-синие, в розовом освещении, которое, казалось, заливало весь край, лежавший у наших ног. Простыми, сердечными словами он говорил Мама о том, как счастлив видеть такую красоту. Когда я слушала его голос, во мне развивалось и углублялось чувство доверия, которое я испытала к нему в момент первой встречи.
На следующий день было Крещение (в России оно празднуется по старому календарю и связано с водосвятием), и я жарко молилась, чтобы Господь вразумил меня и указал, как мне поступить. Я встретилась с кронпринцем после службы в комнате Мама. По её предложению мы спустились вниз, в сад. Не помню, как долго мы бродили по отдалённым дорожкам и о чём говорили. Когда снова мы приблизились к дому, подошла молодая крестьянка и с лукавой улыбкой предложила Карлу букетик фиалок «пер ла Донна» (для госпожи (ит.). Он подал мне букет, наши руки встретились. Он пожал мою, я задержала свою в его руке, нежной и горячей.
Когда у дома к нам приблизилась Мама, Карл сейчас же спросил её: «Смею я написать Государю?» — «Как? Так быстро?» — воскликнула она и с поздравлениями и благословениями заключила нас в свои объятия.
Анна Алексеевна была первой, кого мы посвятили в случившееся. Она после первой же встречи поняла, что происходило в моем сердце. Я знала и чувствовала, что все хорошее во мне должно было пробудиться теперь, когда я любила и была любимой, и я молилась о том, чтобы Господь сделал меня достойной Карла.
Со всех сторон посыпались поздравления, — в России слуги принимают участие в семейных событиях, как нигде в другой стране, — я была тронута их радостью, они целовали мне руку, а моему жениху плечо. День прошёл за писанием писем; было решено объявить помолвку, как только придёт письмо Папа из Петербурга. Кости, который увлекался теперь всем античным, сравнил меня с Пенелопой и её женихами. «Ну, — говорил он, — наконец появился и Улисс (Одиссей)!»
Как он выглядел? Выше среднего роста, он был выше меня на полголовы. Глаза карие, волосы каштановые, красиво обрамляющие лоб и виски, губы полные, выгнутые, улыбка заразительная. Руки, ноги, вся фигура была безупречна. Таким я вижу его перед собой, с одной только ошибкой: он был на шесть месяцев моложе меня. О, какое счастье любить!
Прошли три безоблачных дня, на четвёртый письмо из Штутгарта омрачило нашу радость. С поздравлениями о помолвке пришло известие о том, что король Вильгельм (Отец Карла) заболел. Старый Шпитценберг считал, что надо сейчас же возвращаться; но Мейендорф сумел убедить его, что даже в том случае, если надо ожидать конца, они не смогут приехать вовремя и лучше поэтому оставаться и ждать дальнейших вестей. Зачем разлучать нас в эти первые дни счастья, которые никогда не повторятся?
Таким образом, нас ожидало ещё несколько счастливых дней и первое совместное празднество — на корабле «Ингерманланд» в нашу честь давался бал. Палуба была украшена шатрами из флагов всех стран, играл военный оркестр, и первый танец я танцевала с Карлом. По его просьбе я надела платье, которое было на мне в день помолвки: фиолетовое с жакеткой с жемчужными пуговицами. Я упоминаю эти мелочи, оттого что, когда любишь, каждой мелочи придаёшь значение.
Однажды, когда Мама привела его ко мне наверх, в мою красивую комнатку, он остановился на пороге и поцеловал меня в лоб. С тех пор моя комнатка казалась мне освящённой. Идти с ним под руку или, прижавшись головой к его коленям, сидеть у его ног и слушать, как он повторяет: «Оли, я люблю тебя», — все это подымало меня на небеса. Для невесты дни проходят, как один-единственный сон; она живёт в привычной обстановке своего окружения, но поднятая высоко надо всем своей любовью и душевным озарением. Для жениха, конечно, это время более смелых желаний и надежд.
Наш сон продолжался неполных десять дней. Врачи из Штутгарта написали, что непосредственная опасность устранена, но в возрасте короля (ему было шестьдесят четыре года) поправка идёт медленно и поэтому было бы желательно, чтобы кронпринц вернулся. В момент, когда звал долг, колебаний уже не было. 16 января он ещё раз пришёл к любимому нами часу завтрака, мы сошли с ним в сад и обошли все любимые дорожки вдоль стены, которая была покрыта цветущими розами и малиновыми бугенвиллиями. В последний раз мы вместе вдыхали аромат, в котором пробудилась наша любовь. Наконец настал час разлуки, тем более жестокой, что мы не смели писать друг другу, не имея ответа из Петербурга. Две недели нужно было, чтобы письмо дошло в Петербург, и столько же обратно; целый месяц мучительного ожидания стоял перед нами. Из Генуи мы получили несколько строк, написанных его рукой и адресованных Мейендорфу. Затем больше ничего до 5 февраля.
Несколько дней спустя мы присутствовали при посвящении в монахини в Канцелиера. Вся в белом, как невеста, она вошла в церковь с Родителями, которые подвели её к алтарю. Священник снял с неё белый венок, приблизилась игуменья с ножницами и после того, как её прекрасные локоны усыпали пол, набросила ей на голову чёрное покрывало. Затем её вывели через решетчатые ворота. Мы пошли через другие ворота внутрь монастыря и увидели там эту молодую монахиню лежащей на полу под надгробным покрывалом. Вокруг неё читали надгробные молитвы все остальные монахини. Из этого мрачного оцепенения нас вывели удары в дверь часовни. Это вызывали нас — прибыл курьер из Петербурга. Как описать ту радость, которую принесло мне письмо Папа! Все, что было в нем нежного, было вложено в его пожелания и благословения, только маленькая приписка в конце: «Думай немного ещё о твоём Папа, который будет так одинок без тебя» — говорила о грусти. В письме к Мама он описывал радость народа и как в Петербурге люди на улице кричали друг другу: «Наша Ольга Николаевна — невеста!» Теперь народная гордость была удовлетворена, после того, как браки обеих моих сестёр считались недостаточно достойными для дочерей Императора.
Что мне ещё сказать об этих последних неделях в Палермо? Только половина моего существа была ещё там. Мейендорф, который жил некоторое время в Штутгарте, рассказывал мне о городе и стране, которая должна была стать моей новой родиной. Он дал мне книги Уланда, Гауфа и Шваба для чтения и назвал учёных страны. Скоро прибыли письма от короля, — он писал очень сдержанно, — от будущих невесток Мари и Софи, которые писали «дорогая кузина», и от королевы, которая просто и любовно писала мне: «Ты, дорогая дочь». Письмо Карла прибыло, благодаря несчастливому случаю, последним. С момента, как оно было в моих руках, я стала регулярно вести дневник и посылать каждую неделю ему эти листки. Он делал то же самое, и ещё теперь, после 36 лет брака, мы придерживаемся этого обычая. Мой ответ королю был написан с помощью Мейендорфа, который, зная его характер, взвешивал каждое слово. В ответном письме моей свекрови ещё непривычный мне немецкий язык также заставил меня хорошенько подумать.
Наше пребывание в Палермо подходило к концу. Цель поездки была достигнута. Мама поправилась так, как давно этого уже не было: она прибавила в весе, плечи и руки стали такими полными, что она снова могла показаться с короткими рукавами. Её весёлость росла вместе с силами, которые позволяли ей снова вести её обычную деятельность. Как я была счастлива быть при ней, как я наслаждалась каждым моментом, когда она ещё принадлежала мне!
Весенним днём, — розы и апельсинные деревья стояли в полном цвету, — мы распрощались с Палермо. Утром я в последний раз стояла у открытого окна, долго смотрела на море, на Монте-Пеллегрино, а затем закрыла глаза, чтобы впитать эту картину.
Улица, ведущая к гавани, была покрыта народом, когда мы по ней спускались. Люди махали с крыш и балконов и показывали таким образом, как они любили Мама, у которой всегда была «широкая рука» для бедных; она была ласкова с детьми и исполнена приветливости к каждому. Со всех сторон слышались прощальные приветствия: «Адио, ностра Императриче!» Тысячи маленьких лодок, шлюпок и пароходиков крутились в гавани, и люди с них долго кричали нам вслед благодарные пожелания. Мы были глубоко тронуты таким сердечным участием чужого нам народа.
В Неаполе был официальный приём Двора. Нас встретили пушечным салютом. Король Фердинанд II с братьями и большой свитой стоял в гавани в парадной форме. Королева встретила нас в замке; это была бывшая эрцгерцогиня Тереза, которая когда-то, будучи девушкой, пленила моё детское сердце в Теплице и Праге. Какая перемена с тех пор! Под влиянием строгого духовника из весёлой, любезной девушки она сделалась безжизненной, куклоподобной ханжой. Рассказывали, что этот духовник каждый вечер благословлял супружеское ложе перед тем, как они ложились на него. Королева была крайне озабочена доброй моралью в балете, театрах и моде. Так, она предписывала зелёные трико вместо розовых, картины, на которых были видны большие декольте у дам, по распоряжению цензуры покрывались чёрной вуалью до подбородка. С церковных кафедр порицали бесстыдную моду, которая обнажает грудь и руки и только черта тешит. Указывали на закутанную одеждой Королеву, которая должна была служить примером для каждой женщины страны.
Меня королева встретила как чужую. Она не протянула мне руки и не говорила мне «ты», как прежде. Король, который знал о нашем старинном знакомстве, пригласил меня, по своему добродушию, после службы в церкви в интимные покои семьи; там, среди своих шести детей, которые доверчиво со мной играли, королева немного смягчила свою сухость. С лёгким сердцем я оставила этот Двор в его неподвижности.
Неаполь мы покинули на пароходе и после 8-часового путешествия прибыли в Ливорно. Там нас встретил русский консул и проводил в отель, где нам сейчас же вручили два письма. Одно извещало Мама о смерти её горячо любимой тёти Марьянны. Это было ужасным для неё ударом. Другое же, — прости мне, Боже, мою радость в такую минуту, — принесло мне неожиданную весть, что мой Карл на следующий день прибудет в Ливорно.
Во время дальнейшего путешествия мы проехали мимо Пизы, мимо кривой башни Кампо-Санто, но я едва смотрела на все это — мой Карл был со мной, и я видела только его. Во Флоренции он жил в том же отеле, что и мы. Отель этот стоял на берегу Арно, против палаццо Липона (собственность бывшей королевы Каролины Мюрат), его сад спускался к самому берегу, и наш балкон отражался в воде. Весна во Флоренции, её цветение, её сияющие дни приносили радость за радостью. Наши комнаты были заполнены цветами, и на торжественные вечера великогерцогского Двора в Тоскане я украшала себя живыми цветами. Герцогиня, вторая жена Великого герцога Леопольда и сестра короля Неаполитанского, была замечательной женщиной. Она жила только для своего мужа и детей, в почти обывательском счастье. Замечательные сокровища искусства, которые окружали её и заполняли её каждодневную жизнь, представляли с этим разительный контраст.
Над постелью герцогини висела Мадонна дель Грандича Рафаэля, на столе во время торжественных приёмов лежали ножи, вилки и ложки, а также стояли сосуды из мастерской Бенвенуто Челлини. Когда подымались из-за стола, то шли в салоны галереи Питти, самой прекрасной в Италии, картины которой собирались в течение веков любящими искусство владетелями страны, а основоположниками были Медичи. Я прекрасно запомнила поездку в Поджио а Чаяно, загородный дворец Лоренцо Великолепного, примерно в двух часах езды от Флоренции. Серебряный свет Тосканы разливается над зелёными холмами в долину Омброне, восточного притока Арно. Сам замок стоит высоко над берегом реки, смотрит на зелёные купы деревьев, и над ним господствует божественная тишина. Там, у наших любезных хозяев, я впервые поняла тихую радость этого цветущего уголка, который так хорошо управляется, обложен минимальными налогами, и народ с доверчивостью смотрит на своего Государя, совсем по-другому, чем в Неаполе-Сицилии, где его подавляют, угнетают налогами и где царит произвол. Здесь все дышало миром, доверием и прочностью. И все же три года спустя здесь была революция, и семья властелина бежала в изгнание.
Я не буду описывать наши посещения церквей, дворцов и монастырей Флоренции, они все очень хорошо известны, я же сама в то время была ещё незрелой и неуверенной в том новом, что мне встречалось, чтобы дать направление моему вкусу. Карл провёл целую зиму во Флоренции, благодаря чему его вкусы и взгляды были уже увереннее, он любил предшественников Рафаэля и привёл меня к картинам Фра Анджелико, чтобы я тоже полюбила их. Я смотрела на все его глазами и слушала его в упоении; но предстоящая большая перемена в моей жизни слишком занимала меня, чтобы у меня сохранились ясные воспоминания и впечатления. Тогда мне казалось более важным и значительным узнать характер и натуру Карла. Его детство не было счастливым: Родители жили безо всякой внутренней гармонии между собой. Он вырос одиноким, и его потребность в ласке была очень велика. Он любил разговаривать со мной во время прогулок в саду, по берегу Арно. Когда я сидела в комнате с работой в руках, он быстро становился нетерпеливым; это напоминало ему совместные семейные вечера дома, где мать и сестры молча сидели за своей работой, дрожа заранее от придирок короля. Когда он узнал, что день моего рождения по заграничному исчислению приходится на 11 сентября, он воскликнул: «О, он лежит как раз между днями рождений моих Родителей! Это может означать, что тебе суждено стать соединяющим звеном между обоими». Он разгадал мою натуру и указал мне таким образом направление моего пути.
21 апреля мы покинули Флоренцию и ехали короткими дневными этапами через Болонью и Падую в Венецию. Там мы провели еще целую неделю, и там же было решено, что наша свадьба состоится 1 июля. Доктор Мандт считал, что здоровье Мама настолько окрепло, что ей незачем ехать в Бад-Эмс или Шлангенбад, а можно возвращаться прямо в Петербург. Перед этим была ещё намечена встреча в Зальцбурге с королём и королевой Вюртембергскими. Во время поездки по Ломбардии погода изменилась, начал идти дождь, а когда мы прибыли в Триест, поднялась сильнейшая гроза. В несколько часов ручьи, стекавшие с гор, залили дорогу, и мы не могли проехать дальше. Генерал Врбна, сопровождавший нас через Австрию, поехал вперёд, чтобы устроить нам квартиры. Когда он узнал о наводнении, то пересел из экипажа в лодку, чтобы возвратиться к нам. Мы должны были три дня ожидать в Триесте. Источник многих неприятностей для путешественников, это наводнение только радовало нас, жениха и невесту, и на каждое приключение мы смотрели как на приятное развлечение. Каждое утро во время завтрака Карл читал нам «Лихтенштейна» Гауфа, и каждый вечер мы шли в театр, примыкавший непосредственно ко двору нашего отеля. Деревенская публика ела в антрактах апельсины и бросала их корки тут же на пол. Актёры, не менее естественные, чем публика, вызывали у нас своей игрой гомерический хохот.
Суровым показался мне въезд в горы Тироля. Синева Сицилии, серебряный отсвет Тосканы, были ли они наяву? Было ли счастье только сном, а действительность пробуждением, которое разгоняло его? Холод проник в моё сердце. Первую ночь в горах мы провели в монастыре Св. Иоанна, окружённом со всех сторон горами, безо всякого вида на окрестности, а над нами возвышались снежные вершины, освещённые заходящим солнцем. Последние лучи окрасили их розовым пламенем. Красиво, но какой тоской повеяло на меня от этого впервые виденного горения Альп. Момент блеска, триумфа — затем молчание, ночь навеки. Горы и мрачные леса давили на моё сердце, и от этого впечатления я не избавилась на всю жизнь. Дитя равнины, я ношу в себе желание видеть большие пространства; море, зеркало дальних вод даёт мне радость и лёгкое дыхание.
В Зальцбург мы прибыли около полудня. Мама, боясь натянутости официального представления, решила импровизировать встречу с королём и королевой Вюртембергскими. Она приказала экипажу попросту остановиться у отеля, где жила Королевская Семья. Первая встреча произошла в полутьме вестибюля. Затем сели большим обществом за круглый стол. Я была так взволнована, что боялась задохнуться. Карл пожал мне руку, король смотрел на меня с любопытством своими поблёкшими глазами. На следующий день этот взгляд стал более благосклонным. Он был недоволен неожиданностью встречи и винил Карла в том, что он не известил его о намерении Мама. Таким образом, его настроение не было блестящим. Милая, добрая королева, которая знала все выражения его лица, казалось, ожидала грозы и была совершенно сконфужена. Карл скоро вывел меня из этого круга в комнату своей младшей сестры Августы. Как раз в это время она стояла перед зеркалом и прикрепляла брошку к своему лифу. Карл схватил её за плечи и быстро повернул, так что мы оказались лицом к лицу друг перед другом. Она вскрикнула от неожиданности и бросилась мне на шею. Я облегченно вздохнула — лёд растаял.
На следующий день была чудесная погода, и мы поехали на прогулку. Мама с королевой и Августой, я с Карлом и королем в экипаже последнего. Манеры короля напоминали прошлое столетие, тон, которым он обращался ко мне, был скорее галантным, чем сердечным, его разговоры любезны, подчас даже захватывающи, но всегда такие, точно он говорил с какой-либо чужой принцессой, ни слова, могущего прозвучать сердечно или интимно, и ничего о нашем будущем. Казалось, он избегал всего, что могло вызвать атмосферу непринуждённой сердечности. Такое поведение казалось мне, с детства привыкшей к свободе и откровенности, совершенно непонятным, и моё сердце сжималось от мысли, что мне придётся жить под одним кровом с человеком, который был мне непонятен и чужд. И все же как Государь, самый старший среди немецких князей, он считался самым способным. Он был просвещённых либеральных взглядов и дал своей стране конституцию задолго до того, как она была принята в других странах. Он правил страной 30 лет, и это было счастливым для неё периодом. Все это я уже знала до встречи с ним и старалась теперь думать об атом, чтобы увеличить хотя бы моё уважение к нему, раз сердце для него молчало. И это уважение стало почвой для всех моих последующих с ним отношений. Я ему обязана многим, он научил меня выражаться точно и вдумчиво что было необходимо, например, при передаче ему моих бесед с нашим послом в Штутгарте Горчаковым, для которого я служила как бы рупором в его сношениях с королём.
Но вернёмся в Зальцбург. Королева расспрашивала обо мне Анну Алексеевну и обещала ей, что будет относиться ко мне как к своей дочери. Она сдержал своё слово и относилась ко мне всегда с большой добротой, несмотря на все старания, которые делались, чтобы поссорить нас. её лицо носило следы былой красоты, щеки были розовыми и свежими, и когда она улыбалась, были видны два ряда белоснежных безупречных зубов, которые она сохранила до глубокой старости. её волосы в то время тоже были ещё совсем темными. Но фигура у неё была тяжеловатой, без грации и гибкости, хотя вся внешность её не была лишена спокойной величавости. Разговоры на балах и приёмах она вела несколько однообразные и не скрывала равнодушия к своим собеседникам. Распорядок дня её был строго урегулирован, она боялась движений и перемен и была бы для человека с обывательскими привычками идеальной женой. Она была полной противоположностью второй жены короля Вильгельма Вюртембергского, королевы Екатерины Павловны, сестры Папа (ошибка автора), женщины во всех отношениях недюжинной, что невольно раздражало короля, и он часто бывал несправедлив и придирался к ней. Она же, будучи по природе безобидной и доброй, не могла играть никакой роли в политике. Она была прекрасной рукодельницей, но совсем не могла отражать насмешек или понимать иронию и сейчас же, как улитка, уходила в свой домик, откуда потом с трудом выбиралась. Ко мне она относилась прекрасно, и я не могу себе представить лучшую свекровь. Она никогда не вмешивалась в нашу жизнь и порядок нашего Двора. Она не знала ревности и не ставила никаких требований. Мне она была благодарна за каждую мелочь и внимание, которое я ей оказывала.
Совместная жизнь в Зальцбурге подходила к концу, Карл и его семья поехали через Мюнхен в Штутгарт, а мы, в конце мая, в Линц, куда нас просила приехать милая Императрица Австрийская Мария Анна, чтобы заверить нас в своей дружбе и симпатии. С разных сторон делались попытки помешать этой встрече, но Мама слушалась только своего сердца, тем более что у нас совсем не было причин избегать её. После первых же слов приветствия Императрица заговорила о переговорах, которые постоянно начинались из-за меня. Она с жаром заверила, как она лично была бы счастлива иметь меня своей родственницей, тем более что полюбила меня с первой встречи в своё время в Теплице. Мама же заметила, что не стоит теперь говорить о прошлом. Императрица подарила мне парадное платье из богемских кружев на розовом шёлку. Мама выбрала от приехавших из Вены ювелиров и представителей модных домов разные красивые вещи для моего приданого, которые до краёв заполнили наши чемоданы. Их затянули ремнями и, закрыв, привязали к экипажам, чтобы уже не открывать до Петербурга.
Наш дальнейший путь лежал через Прагу, где проживал эрцгерцог Стефан, который хотел нас встретить. Наша встреча произошла на Градчане. Мне было очень интересно наконец-то увидеть героя моих мечтаний наяву! Наверное, и он испытывал то же чувство, с той только разницей, что мне удалось наконец встретить человека, которого искало моё сердце, в то время как он должен был ещё искать. Хотел ли он вызвать во мне сожаление к своей неудачной судьбе? Если да, то он сделал это очень неумело. Его манера держаться казалась мне неестественной, возможно, что его разговор и заинтересовал бы меня, если бы он не старался все время показать себя в возможно выгодном свете. Он был полной противоположностью эрцгерцогу Альбрехту, которого мы ещё раз встретили в Зальцбурге и простота и естественность которого опять были нам так приятны. Чувствовалось, что Стефан очень честолюбив и очень доволен собой.
Из Праги через бесчисленные туннели поезд повёз нас в Брюнн и Краков, и наконец в Варшаве Папа заключил нас в объятия. Он не переставая смотрел на меня, и в его глазах я замечала грусть от предстоящей разлуки. Когда я вновь ступила на родную землю, я с силой ощутила то чувство, которое вызывает Отечество, и я поняла, почему Господу было угодно завести меня так далеко от всего родного, чтобы ничем не стеснённой сделать выбор сердца. Наконец 3 июня мы приехали в Петергоф. Была чудесная погода, и мы тотчас же пошли в церковь, двери которой были широко открыты. После молебна перед церковью была радостная встреча с Мари и братьями, родственниками и друзьями. Мы обменивались поздравлениями, так как многие из моих подруг тоже стали невестами. Каким радостным, каким сердечным было все вокруг! Все встречали меня так ласково, все старались сделать мне приятное, всячески доказать свою любовь. Ещё теперь, когда я пишу это, я с волнением вспоминаю все трогательные проявления любви и дружбы. И все же в эти недели я чувствовала какой-то внутренний разлад, покуда не приехал Карл; я ощущала, что не принадлежу больше Родителям, друзьям и Родине, и казалась себе неблагодарной» оттого что Карл значил для меня теперь больше.
Карл прибыл в день начала манёвров кадетских корпусов. В гавани его встретили Папа и все четыре брата. Сейчас же после обеда, вместо того чтобы дать ему время отдохнуть, его посадили на коня и галопом поскакали в Стрельну на манёвры. Нам, дамам, было приказано часом позднее следовать в экипажах. В Стрельне, на даче одной знакомой, мы встретились с кавалерами, чтобы пить вместе чай. После чая моему жениху было разрешено возвращаться с нами в экипаже. В одиннадцать часов мы поужинали в комнатах у Мама. Мы ни минуты ещё не оставались с глазу на глаз, и Сесиль Фредерике с участием заметила: «Ну и уютная встреча для жениха с невестой!»
Вскоре Карл был совершенно захвачен личностью Папа. Сияющая беспорочность его существа, отеческая симпатия, с которой он относился к Карлу, завоевали целиком его сердце. Он благодарно относился ко всем советам, которые давал ему Папа, оттого что от своего собственного отца никогда не слыхал ничего иного, как только критику и неприязненные слова.
25 июня была торжественная помолвка в петергофской церкви, а свадьба была назначена на 1 июля, день рождения Мама и одновременно день свадьбы Родителей. Это число должно было принести нам счастье! Последние дни перед этим торжественным днём были заполнены суетой. Я проводила их в примерках платьев, в выборе и раздаче сувениров и подарков, в упаковке и прощальных аудиенциях, я не принадлежала больше самой себе. С трудом мне удалось выбрать день для поста и молитвы, чтобы пойти к исповеди и причаститься в церкви Св. Петра и Павла 29 июня. Там я просила Господа только об одном: сделать меня достойной того, с кем я буду делить свою жизнь и выполнять обязанности, которые ждали меня. Родители и братья были при этом моем последнем Причастии девушкой в церкви и, конечно, также и Карл, присутствие которого ещё больше углубило моё благоговение. В моей комнате Карл встретился потом с моим духовником отцом Бажановым и попросил его объяснить ему обычаи нашей Церкви, 30 июня, согласно своему обещанию присутствовать на моей свадьбе, прибыл дядя Вильгельм, принц Прусский. Наша дружба относилась ещё к совместному пребыванию в Эмсе в 1840 году Так же дружественно он относился и к Карлу; с 1840 по 1842 год Карл учился в университете в Берлине и часто посещал то общество, которое собирала вокруг себя принцесса Августа. К её кругу принадлежали в то время такие умы, как Ранке. Савиньи, Курциус и другие.
Когда я вечером 30 июня поднялась в последний раз в свою комнатку, я долго не могла заснуть. Я позвала Анну Алексеевну, и мы долго говорили на моем балконе.
После полуночи Папа постучался в мою дверь: «Как, вы все ещё не спите?» Он обнял меня, мы вместе опустились на колени, чтобы помолиться, и потом он благословил меня. Как он был нежен ко мне! Какой бесконечной любовью звучали его слова! Потом он поблагодарил Анну Алексеевну за все, что она сделала для меня во время нашего десятилетнего совместного пребывания. В дверях он ещё раз повернулся ко мне и сказал: «Будь Карлу тем же, чем все эти годы была для меня Мама!»
Наступил торжественный день. Уже рано утром нас разбудили трубачи под окнами. Я поспешила к Мама, чтобы поздравить её и передать мои подарки. Я подарила ей медальон с моей миниатюрой и маленький секретер из орехового дерева с сиреневым бархатом. Она пользовалась им до самой смерти и держала в нем свои частные бумаги; после её смерти там нашли её духовное завещание.
У Мама собралась вся семья, не хватало только Карла, которого по русскому обычаю я не могла видеть в день своей свадьбы до церкви. Богослужение было назначено на и часов утра, затем меня должны были одеть в Большом дворце в наряд невесты, и в час дня начинались свадебные церемонии. Утром я должна была подписать Отречение, как это полагается в нашем Законе. Его подписывает каждая Великая княжна перед своим браком. Затем Адлерберг, который в то время был министром Двора, поднёс Анне Алексеевне розетку ордена Св. Екатерины. В Орлином салоне Большого дворца меня ждал наряд. Я действовала как в тумане, я не помню больше ничего до момента, как в салон вошёл Карл и Папа сказал ему: «Дай ей руку!» Все вышли, мы опустились на колени перед иконой, которой нас благословили Родители. Затем на мои плечи прикололи тяжёлую великокняжескую мантию, которую несли восемь камергеров, но конец шлейфа подхватил мой гофмаршал граф Бобринский и, шепнув мне тихо: «С Богом!», отечески тепло посмотрел на меня. Шествие тронулось. Сначала шли камер-юнкеры, затем камергеры, за ними статские сановники и наконец обер-гофмаршал граф Шувалов, предшествовавший Императорской Чете и всему семейству. Прошли шестнадцать зал и галерей дворца. В церкви собрался весь дипломатический корпус. При входе Мама обменяла наши обручальные кольца, которые мы носили уже с помолвки; после этого Папа подвёл нас к алтарю. Чудесные песнопения нашей Церкви точно созданы для того, чтобы пробудить в сердце чувства счастья и благодарной радости, и заставляют забыть всю грусть и заботы. Потом мне говорили, что редко видели невесту такой сияющей.
После православной свадьбы мы тем же порядком проследовали в лютеранскую часовню, которая была устроена в одной из дворцовых комнат. Мы стали на колени на скамейку, и пастор произнёс короткую, но очень чувствительную речь. Принц Гогенлоэ-Эринген стоял, как представитель короля, подле нас.
Весь этот день, заполненный церемониями, казался мне бесконечным. Наконец вечером нас торжественно отвели в наши будущие апартаменты, где нас встретили Саша и Мари с хлебом-солью. Тяжелое серебряное парчовое платье, а также корону и ожерелье сняли с меня, и я надела лёгкое шёлковое платье с кружевной мантильей, а также чепчик с розовыми лентами, оттого что теперь я была замужем!
После этого мы ужинали в тесном семейном кругу, все были в прекрасном настроении и только в полночь стали расходиться. Папа еще раз благословил меня. Мама же отвела меня в спальню и покинула только тогда, когда в комнату вошёл Карл.
На этом заканчиваются мои воспоминания юности. После замужества начинается совсем иная жизнь, жизнь, к которой примешиваются также и горькие воспоминания, несмотря на счастье домашнего очага. Поэтому мне кажется разумным не тревожить и не будить их! Как хорошие, так и плохие дни нашей жизни формируют наш характер. Не стать озлобленным, чтить тех, которых мы не можем любить, на зло отвечать добром и сохранить в себе чувство независимости, спокойствия и благосклонности — это было то, что я всегда старалась исполнить.
Записать воспоминания моей юности было для меня благодетельным деянием; они помогли мне прожить два года моей жизни, которые были самыми мучительными для меня. Они были заполнены болью душевной и телесной от ударов, которые один за другим на меня рушились. По мере того как я писала, я снова переживала годы моей молодости, когда все казалось мне прекрасным и точно пронизанным небесным светом. Я от души желаю, чтобы мои горячо любимые внучатые племянницы Ольга и Эльза были так же счастливы в своём детстве и в своей молодости, как была я, чтобы черпать из этой сокровищницы воспоминаний столько же радости и утешения, сколько имела в старости я.

1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10

 

Воспоминания королевы Ольги Николаевны находятся во французском оригинале, во владении принца Альбрехта Шаумбург-Липпе.

Русский перевод: баронесса М.Б. Беннинггаузен-Будберг.

   
  1. 5
  2. 4
  3. 3
  4. 2
  5. 1

(1 голос, в среднем: 5 из 5)

Материалы на тему